Ничего нет странного,— ухмыльнулась Люська. — Если бы даже взрослый с такой кручи ляпнулся, и то память бы отшибло. Слушай, как было. Нарвала я хвощей. Кричу тебя, ищу — как в воду провалилась. Ну, думаю, и нахалка — домой убежала. Спустилась я вниз, обошла вокруг на всякий случай, тут тебя и увидела. Лежишь вверх лицом, как пласт. Я и так, и сяк, а ты только мычишь!.. Ох, я и испугалась!.. Тащу тебя за подмышки и не могу больше. Давай кричать во все горло. Чуть не надорвалась — никого нет! Что делать? За подмогой бежать, тебя бросить одну боюсь. Веришь ли, я даже заревела. И тут вижу, хромоногий Ефремыч хворост на тачке везет. А ему помогает знаешь кто? Угадай. Вовка Баранов — вот кто! Он с горы Закат шел и встретил Ефремыча. До того я обрадовалась! Скинули мы хворост да и привезли тебя на тачке в больницу. Слушай, а как же это тебя угораздило сорваться? Ведь не маленькая.
Люсь, я что-то такое помню, как во сне, а было это на самом деле или не было — не знаю. Я кого-то укусила...
Чего?!
Укусила, говорю, кого-то за руку. Сильно. Вот сейчас вспомнила, даже зубы заныли, как тогда на Лысой горе... Люсь, погляди-ка, что там у меня с шеей творится?
Зин, а ты ведь бредишь! — испуганно вскочила Люська. — У тебя, наверное, температура поднялась. Позову доктора. — Ее точно вихрем выдуло из палаты.
Так. Значит, я упала с горы. И меня нашла Люська. Какой же она молодец... А кого же я все-таки укусила?.. Кусала или нет?.. Да, а что же у.меня на шее? Почему больно, когда трогаешь?..
Я закрыла глаза и принялась мучительно раздумывать. И вдруг откуда-то из необъяснимого мрака памяти выплыло искаженное злобой белоглазое лицо. Это было так неожиданно, что я вздрогнула. И сразу же вспомнила. Захариха! Она. Меня Захариха душила! Это я ее укусила за жесткую жилистую руку. А потом как в яму провалилась. Зачем она меня душила? За что? Я схватила больничный колокольчик и зазвонила изо всех сил.
В тот же вечер со мною разговаривал товарищ Пузанов, следователь. Он пришел вместе с Анной Тимофеевной. Нисколько не страшный, хоть и следователь. И все, что я говорила, аккуратно записывал на зеленоватой разлинованной бумаге. А потом все прочитал и попросил меня расписаться. Все прошло так просто, что я была разочарована. Даже ребятам нечего рассказывать. Ах, как хотелось мне спросить у товарища Пузанова, не отыскались ли следы Леньки Захарова, но я не спросила. Не осмелилась...
О том, как арестовали Захариху, мне рассказал Петя-футболист. Ее взяли вечером, когда она выпекала просфоры для церкви. Заперлась противная баба начисто: знать ничего не знаю, агрономшина девчонка облыжно оговаривает.
В Захарихиной избушке был произведен обыск, но ничего не дал. Зато на Лысой горе нашли потайную, хорошо замаскированную землянку-бункер. А в бункере были обнаружены остатки пищи и пустые водочные бутылки. А еще там нашли плетеную кошелку. Ту самую, которую я видела у Захарихи. В больницу мне принесли сразу три кошелки, но я опознала именно эту, с размочалившейся ручкой. Так прямо и сказала без колебаний: Захарихина! А Захариха: врет девчонка. Не моя. Интересно: кому поверит следователь Пузанов? Мне или Захарихе?..
Значит, бандиты скрывались в этом бункере, совсем рядом с поселком, под носом у милиции. А их-то искали-разыскивали по всему району, по всем лесам глухим и холмам дальним!.. Вовремя ушли,— Захариха предупредила, когда я ее спугнула. Теперь опять ищи-свищи.
Петя-футболист уверенно сказал:
— Не скроются. Найдем. Пограничники в это дело подключились.
Он вроде бы испугался, что лишнее болтнул. Стал меня предупреждать:
Гляди язык не распускай. Никому ни-слова.
Что я тебе — болтушка, что ли?
Нога меня не особенно беспокоила, но в больнице было тошно. Длинный день тянулся, казалось, бесконечно. Мне очень не повезло. Когда меня привезли, как на грех не оказалось ни одного свободного места, и меня положили в каком-то крошечном чулане, наскоро приспособив его под одиночную палату. В палате было так тесно, что здесь с трудом поместилась узкая больничная койка и впритык с нею табуретка. И все. И никого рядом. Одна как перст. Ночью тут было душно, и я просила дежурную няню не закрывать дверь, ведущую в общий коридор.
Каждый день после уроков приходила верная Люська, по-прежнему влезая в окошко. Она приносила ириски с маком и последние школьные новости.
Вовку Баранова назначили старостой класса. Временно, пока я болею. Я поморщилась, но ничего не возразила. Раз временно — пусть. А Васька Мальков, будущий лагерный вожатый, совсем ошалел: так ребят зажал— дыхнуть свободно не дает, все какие-то дела придумывает. Такой начальник — не пикнешь. Он, поди, и в лагере задаст нам жару.