— Новую жизнь начинаешь?
Ленька, не удостоив ее ответом, предложил папиросу Вовке.
Не балуюсь,— отрезал Вовка.
Леня, не кури,— тихо попросила Надя. — Это же вредно!
Пусть травится, обормот,— сердито сощурила глаза Дина.
Ленька обратился ко мне:
— Зин, закурим, что ли?
Я молча отвернулась. И Ленька не закурил.
— Где ж твои верные адъютанты? — спросил его Вовка Баранов.
Ленька беспечно махнул рукой:
— А ну их! — И вдруг во весь голос запел:
Погуляли, подурили —
До свиданья, девочки!
— Уезжаешь? — спросила его Люська.
Ага. В Псков. Учиться и работать там буду. Пограничники пристроили. Может, и до дела дойду.
Дойдешь, если милиция не остановит,— съязвила Люська. — Смотрите на него: деловой человек Леонид Захаров!
Шиш тебе,— ухмыльнулся Ленька.— Был Захаров да весь вышел. Я теперь Леонид Пушкинский! Ясно? Повторите, мадмуазель!
О, господи!
Уж лучше тогда Пушкин.
Хорош Пушкин — второгодник.
— И на третий, наверное, остался, атаман беглый
Ленька внимательно оглядел нас всех по очереди. Тихо сказал без улыбки:
Побить вас, что ли, на прощанье?.. Так ведь заплачете, бобики.— Он вытащил из кармана гимнастерки какую-то бумажку и потряс ею у Люськи перед носом:—-Читай, коли грамотная!— Бумажка пошла по рукам. «Леонид Пушкинский решением педсовета Пушкиногорской НСШ переведен в шестой класс без экзаменов..;» Подпись директора. Печать. Все честь по чести.
Как же так?—пожала плечами Люська. — Ты ж всю зиму не учился!
По-твоему, я сидел на заставе и даром хлебал пограничные жирные щи?.. Учился. Да еще как! И в наряд ходил. В собачник. С собачатами работал. Ох и цуцики!.. Век бы не расстался. Махонькие. Скулят. Посажу за пазуху двоих, а то троих—пригреются, сопят, как ребятишки все равно. Как возьмут на действительную— попрошусь в школу собаководов.
Лень, расскажи про заставу!
Но послушать Леньку не удалось. Откуда-то вынырнул Васька Мальков. Как всегда, озабоченный, рыжий чуб потный, веснушки блестят, как маслом смазанные.
— Вы что здесь делаете? — строго сощурил он зеленые глаза. — Почему не на площадке? Для кого я ее устроил? Пионерскими делами пренебрегать? Бездельничать?
— Нужна нам твоя площадка, как рыбе зонтик! — запальчиво выкрикнула Люська.
Васька ощетинился:
Что ты сказала?!
А то и сказала. Мухи там с тоски дохнут.
Правильно,— поддержала ее Дина. — Когда мы с Зиной «Овода» читали, так изревелись. А ты как тетерев: «бу! бу! бу!» — никакого впечатления.
Согласен. «Овода» надо читать не вслух. Вот сегодня «Чапаева» будем читать...
Читали! По три раза. У Зинки есть.
Можно и другое придумать...
Ты придумаешь! Опять заставишь Юрку Белкина про покойников да убийц рассказывать» Надя вон боится ночью спать одна,— укорила я Ваську. -
Да я-то при чем? Это ж Конан-Дойль!
А нам-то что?
Не хотим. В лагерь хотим!
До лагеря еще десять дней. Что ж, так и будете бить баклуши?
— Так и будем.
Кончилось тем, что Васька уселся рядом с Ленькой и тоже стал ожидать отправки бандитов. Подошли Ленькины адъютанты. Потом три старушки. Приковылял сторож Ефремыч. Приплелся Федька Погореловский. А к двенадцати часам у тюремных ворот стояла уже целая толпа. Васька возмущался:
— Вот что делает сарафанное радио!
Было очень досадно, что бандиты походили на обыкновенных людей. В особенности Пашка Суханин —рослый, сероглазый, кудрявый.
Это про него Динка сказала:
— Какой красивый!..
Динку чуть не побили. '
— «Красивый!» — передразнила Люська. — Разве враг может быть красивым?
Пашка держался с достоинством. Казалось, он кого-то высматривал в толпе народа. И не было в Пашкином пристальном взгляде ни лютой злобы, ни ненависти— одна почти нечеловеческая тоска. (Вот чудо-то! Мне вдруг стало его жалко.) Он молча поклонился на три стороны и покорно уселся в телегу, спина в спину с Захарихой.
Прокоп Козлов держал себя как юродивый на церковной паперти. Плакал и непрерывно кланялся:
— Прости, народ православный! Каюсь, братцы! Каюсь, сестрицы! Прости, родимый тятенька!
Но Прокопова тятеньки в числе зрителей не было. Не пришел дед Козлов проститься с сыном. Выдержал характер. Захариха сидела как сыч, втянув голову в плечи и вперив горящий взгляд в одну точку, кусала губы. Кто-то из женщин в толпе громко охнул:
Лихо-тошно! Как глядит-то. Волчица! Право слово — волчица лютая...
Молчит, змея подколодная!
Ззхариха точно этого и ждала. Она вдруг увидела Леньку и закричала, захлебываясь слюной:
— Пр-р-род-линаю! Отрекаюсь! Гаденыш, нет у тебя матери! Подохнешь подзаборником...