А что ты будешь делать? — спросила Галка.
Колхозы организовывать. Ах ты Галчонок этакий! Ты даже и не представляешь, как мы здорово заживем на новом месте! Пушкинские Горы — это же рай земной. Русская Швейцария. Давайте обедать и начнем не спеша укладываться. Дела у нас много.
Я не знала, как воспринять новость. Радоваться боялась. У нас в Сергиевке тоже говорили: «В городе не жизнь, а рай. Никто не ломает спину от зари до зари. Оттрубил свои часы — и никакой заботушки. Хоть песни пой, хоть булки жуй, хоть по Невскому, как барин, прогуливайся». А тут оказался такой рай — хоть ложись да помирай...
Весь вечер я думала о Пушкинских Горах. Что это такое? Раз колхозы — значит, деревня. А похожа ли она на Сергиевку? И далеко ли оттуда до Сергиевки?
Не вытерпела. Спросила, ни к кому не обращаясь:
Где ж находятся эти самые Пушкинские Горы?
На Псковщине,— с готовностью откликнулась мать. — Место знаменитое. Великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин там похоронен.
И я сразу вспомнила. Дедушка в тех местах бывал. Все собирался меня отвезти на могилу Пушкина, как подрасту. Да-вот не успел...
Я так обрадовалась, что неожиданно для себя запела.
Гляди-ка ты! — удивилась Тоня. А мать засмеялась:
Пой, дочка, свои припевки сколько влезет.
Но я смутилась и замолчала. А настроение так и осталось хорошим. В первый раз с тех пор, как я попала в город. И в первый раз я глядела на маму не искоса. Надо же — какой она молодец! Такое место выбрала. Вот только насчет колхозов что-то не то. Чего их организовывать, когда они уже почти всюду есть. И Сергиевка моя с самой зимы не Сергиевка, а колхоз «Светлый путь».
Мне вспомнилось, как мы вступали в колхоз. Как моя бабка чуть не опозорила нас с дедом на всю округу. Все была за колхозы. На сходках громче всех кричала, что колхоз для бедняков — спасенье, а как дошло до дела — другое запела. Как вскочит — руки в боки — да как полыхнет зелеными глазами:
— Не пойду в колхоз! Он мне без надобности. Что у меня, семеро по лавкам сидят? Мне и без колхоза живется как у Христа за пазухой.
Дедушка от неожиданности растерялся, слов для возражения не нашел. Только моргал. Зато я не растерялась:
Ах ты несознательный элемент! Не хочешь — не надо. Живи одна. Будем делиться. Тебе — спальня, нам с дедкой —горница. Тебе — корова, нам — нетель, тебе... — В пять минут я поделила все наше добро. Теперь молчала и моргала бабка, а дед подзадоривал:
Правильно, внученька! Аи да молодец. А как же дрожки? Ведь они у нас одни?
Распилим пополам! — брякнула я. Дедушка захохотал, а бабка сказала:
Тьфу! Охальница. Коровий лапотёнь-побрекун. Сперва наживи, а потом дели. А ты что, старый, хихикаешь, как пьяный китаец? — набросилась она на деда. И — шасть за порог — бухнула дверью. Мы с дедом так расстроились, что даже лампу в тот вечер не зажигали. Сидели в потемках и молчали.
Я боялась: а вдруг нас бабушка насовсем бросила? Кто ж нам, сиротам, самовар поставит да блинов-бабашек напечет?
Вернулась бабка не скоро. От порога спросила как ни в чем не бывало:
Чего это вы в жмурки играете? — Зажгла лампу, уселась под образа и засмеялась:
Дележки не будет. Не дуйтесь, как мыши на крупу. В колхоз вступаем. Митенька, гумно наше я обществу подарила. Под колхозную льнотрепальню.
Я закричала «ура», а дедушка только крякнул. (Гумно-то новехонькое, недавно отстроенное после пожара...) А бабка расхвасталась, раскраснелась, как молодая:
Бригадиром меня назначили в льнотрепальню. Потачки бабам не дам. Не языками будут лен трепать. Я таковская!..
Коли ты у нас не молодец, то и свинья не красавица,— засмеялся дедушка. — Сходи-ка, внученька, за учителем да отца Дмитрия кликни. Выпьем наливочки за нашу мать командиршу-бригадиршу да груздочков солененьких отведаем. Хороши, поди, удались...
В Пушкинские Горы приехали ранним утром. Станция Тригорское была конечной. Дальше надо было или пешком или на подводах.
У крылечка крошечного вокзала под кудрявой липкой стоял на одной ноге сине-оранжевый зобастый петух и важно поглядывал на приезжих.
— Здравствуй, петя-петушок, золотой гребешок! — как старому знакомому, весело сказала я.
«Ко-ко-ко...» — Петух склонил масленую голову набок, мясистый зубчатый гребень закрыл круглый петушиный глаз.
Кур не тронь! Кур не тронь!» — сердито, бормотнул Петька-петух и опустил поджатую лапу.
Дурак ты, хоть и петух,— усмехнулась я. — Да на что мне твои курки?
Ой! — взвизгнул Вадька. — Она умеет с птицами говорить! Это цыпленок жареный? Да?
И ты дурак,— беззлобно сказала я братишке. — Жареные — которые на сковородке. А это жиной.