— Потом также пропал хомут с седелкой у казака нашего хутора Максима Сухова, — прибавил черный, кудрявый казак по фамилии Хорьков, — и он говорил: «я знаю, где твои вещи — на хуторе Чигонацком». Значит, он поэтому знает!
— Да вообще он многие кражи уверял, что знает, а посылал отыскивать в обратную сторону, — сказал третий хуторской выборный.
— А казаков молодых сколько он обмошенничал этими своими лекарствами, и говорить не остается![3] — продолжал обвинять своим пронзительным, тонким голосом Хорьков, — да после и насмехается, скрыляет, при народе конфузит…
— Эта у него сожительница — такой яд, что не приведи Господи! — заговорил, вставши с места, опять тот же выборный, по фамилии Чохов, которого хуторской атаман называл Петром Федотычем, — чтобы кого она не оговорила, так не она и будет…
— Притом и воровка, — прибавил хуторской атаман.
— Самовар у них день и ночь, — продолжал Чохов, — в летнее время души нет, подпалят! Ему бояться нечего, терять — ничего не потеряет, гол как сокол, а хутор может весь пустить с сумой… Вредный человек, господа старики! Как хотите, а прекратить его надобно. А то он никого не признает, один разврат от него обществу. Молодых казаков так приучил, что никакого сладу нет с ними…
— Господа выборные! — заговорил брат Савелия Дворянскова с задней скамьи, порывисто вскакивая с места и жестикулируя, — я не увлекаюсь ни дружбой, ни родством, я, действительно, правду скажу, — зря хотите обидеть человека! Ежели баба его виновата, то зачем же, действительно, с какого резону его выселять? Выселяйте ее!
— Дворянсков, замолчи! — строго сказал атаман: — Как, господа? командировать?
— Господа старики! пожалейте! — раздался из-за двери умоляющий голос Савелия Дворянскова.
— В добрый час! — крикнуло несколько голосов громко и дружно.
— Не надо! — вслед за ними раздалось два-три голоса.
— Пожалейте, господа старики! — появляясь из-за двери, с умоляющим видом воскликнул Савелий Дворянсков.
— Выйди вон, Дворянсков! — строго крикнул атаман.
— Я не увлекаюсь ни дружбой, ни родством, а одно скажу: действительно напрасно, господа старики! — размахивая руками, громко кричал брат Дворянскова.
— На шары, господа? — спросил атаман у выборных.
— Чего зря шары избивать? в добрый час! — крикнуло дружно несколько голосов, принадлежавших преимущественно выборным хутора м — ского.
— Не на-до! — еще громче, стараясь перекричать других, крикнули немногочисленные сторонники Савелия Дворянскова: — за что? Бабу выселить!
— В добрый час! — почти с озлоблением закричали м — ские выборные в ответ на это: — чего там? Вы поживите с ним! И бабу, и его самого! Вы с ним не жили, а то иное бы стали говорить!
— М-молчи, честная станица! — раздался оглушительный голос есаульца.
— Господа старики! Христа ради! — вслед за этим среди общего шума послышался убедительно просящий голос Савелия Дворянскова.
— Пошел вон! — крикнул атаман.
Парламентская борьба была во всем разгаре. Сход представлял теперь весьма оживленную картину. Добродушные, в сущности, люди с загорелыми открытыми лицами, которые за несколько минут перед тем или дремали, или весело скалили свои белые зубы, — теперь волновались, неистово кричали, быстро и нервно жестикулировали руками, иногда сжатыми в кулаки… Иной оратор с озлобленным лицом привскакивал с своего места и что-то громко кричал, адресуясь исключительно к своему противнику, другой говорил что-то убедительно и мягко, быстро оглядываясь по сторонам и прикладывая руки к груди, но среди шума лишь видно было только, как шевелятся его губы и дрожит борода, разобрать же из его слов ничего нельзя было; третий, крича и энергически тыкая пальцем вниз, бросал свое место и переходил ближе к своему оппоненту. Среди шума вырывались иногда отдельные слова какого-нибудь могучего или резко-пронзительного голоса и потом опять тонули в гулком, бурливом море общего крика.
— Помолчи, честная станица! — стуча по стене палкой, закричал снова есаулец.
— Встаньте, кто хочет проводить! — провозгласил своим хриплым голосом атаман, когда шум несколько затих.
Поднялись м — ские хуторяне и многие другие выборные. Один из хуторян сказал:
— Господа! хотя и жалко, а делать нечего… Надо прекратить его: вредный человек! Я зла ему не желаю. По моему, хоть жалейте, хоть не жалейте, а прекратить как-нибудь надо!