Те предприятия, которые не получили госзаказов, закрывались. Масса людей оказывалась на улице и была вынуждена искать новые рабочие места. А те зачастую уже были заняты беженцами, которые соглашались на любую, самую грязную работу и за меньшие деньги, чем столичные жители. Что вызывало недовольство, сначала глухое, а потом все более бурное. Молодежь из бедных кварталов уже не спешила на призывные пункты, а напротив, стремилась откосить, и если они были заняты на производстве, это было возможно, но лишь до тех пор, пока потенциальный призывник не терял рабочее место. Квалифицированным специалистам это не грозило, но подобные специалисты, как правило, уже вышли из призывного возраста. В городских низах Столицы все больше распространялось убеждение, что владельцы заводов и фабрик нарочно увольняют, чтоб набрать пришлых, которым можно меньше платить. Переубедить парней из городских окраин, что их не нарочно отправляют в мясорубку ради прибыли, было невозможно, да и так ли уж они были не правы?
А в целом — все было как всегда. Увеселительные заведения сияли огнями, рестораны не закрывались до утра, модницы всех сословий щеголяли нарядами, и тот, кто желал отдохнуть и поразвлечься, вставал перед широким выбором.
Молодой человек в форме имперских ВВС отпустил такси на углу Старогренадерской и Белошвейной. Он уже знал, что на собственной машине по позднему времени лучше сюда не приезжать. Угонят — это вряд ли, а вот обнесут почти наверняка или просто шины проколют. А сейчас как раз был поздний вечер. Район этот не то что был из самых дурных, но все-таки достаточно далеко от центра, а нравы в Столице за последние два года сильно пали. Впрочем, летчика это нисколько не страшило и даже в некотором роде развлекало. Здесь поблизости было несколько кабаре, артистических кафе и ресторанчиков, где можно весело и без забот скоротать вечер. А местная гопота еще не настолько обнаглела, чтобы нападать на человека в форме в любое время суток.
Потому он спокойно двинулся по Белошвейной в сторону маленькой Прудовой площади (там и был пруд когда-то, но давно засыпали), мысленно выбирая между длинноногими девочками в «Кошачьей корзинке» и отличным пивом в «Приятном отдыхе». Выбор еще не был сделан, когда ему пришлось убедиться, что догадки относительно повадок городских хулиганов были верны. Военные против них были застрахованы, но прочего населения это не касалось. Аккурат у выхода на Прудовую пятеро парней метелили одного. На тех, которые били, — фуфайки, брюки с широкими штанинами, ботинки типа «кошкодавы», кепки с заломленными козырьками — типичные заводские, на том, кого били, — студенческая тужурка. Оставалось лишь подивиться, чего они не поделили, вроде бы бои между мастеровыми и схоларами остались в далеко прошлом, да и дрались тогда, как гласят городские легенды, по принципу «стенка на стенку», а не «все на одного». Причина, впрочем, скоро стала ясна — стоило оказаться в пределах не только видимости, но и слышимости.
— …в свою Пандею!
— Понаехали тут!
А ведь — и правда. Под уличным фонарем можно разглядеть физиономию студента, прижатого к стенке. Белесые волосы, блекло-голубые глаза, костистый нос. Пандеец. Отбивался он плохо. И не только потому, что у противников был численный перевес. Просто не умел. Вопреки расхожему утверждению, что все пандейцы — прирожденные бойцы, распространяемому в основном самими пандейцами. Гопники-то были парни мелкие, сущие недокормыши, а студент — высокий, широкоплечий, с длинными руками, при мало-мальском владении боевыми искусствами сделал бы он их. Но и на родине, и в университете его обучали чему угодно, но явно не боевым искусствам. Комплекцией он был не столько атлетичен, сколько одутловат, упитан. Этим студент, верно, и разозлил гопников не меньше, чем северной физиономией. Поначалу он пытался отбиваться, но все его удары попадали мимо цели, и в своем желании сопротивляться, а не убегать был он скорее смешон и нелеп, чем героичен. А может, понимал, что убежать ему не дадут. Потому он уже не пытался бить в ответ, но лишь закрывался. И когда его сбили на мостовую и принялись пинать, это решило дело. Летчик спервоначалу не собирался останавливаться, тут не девица в несчастии, а не умеешь драться, лучше сразу удирай, или вообще не шляйся по темным улицам. Но уж слишком погано было на это смотреть.
— Эй, детишки, вас не учили, что лежачего не бьют? Или вас вообще ничему не учили?
Они повернулись как по команде. Глаза у них… в общем, пуговицы на форме летчика были ярче, чем эти глаза.
— А ты не лезь, господин военный, — сказал один, главарь, наверное. Ни звания, ни родов войск он наверняка не различал. — Житья из-за них не стало. И война-то вся из-за этих Хонти с Пандеей… все предатели как есть, работу всю поотбирали!
— Хм… и какую же вакансию в университете этот малый у тебя отобрал? Ты ж пальцев на руке не сочтешь.
— Не лезь, — повторил гопник. Фраза про университет прошла мимо его внимания или просто оказалась слишком сложна.
— В общем, так, ребята. Уматывайте вы по-хорошему к себе на литейный, или откуда вы приперлись…
— А то что? Легавых позовешь? Напугал! Не суются они сюда… а может, ты сам из этих? Мундир напялил и думаешь, все можно?..
Договорить он не успел. Кулак в перчатке врезался ему в нос, и под пальцами противно хрустнуло.
Хорошо все-таки, что рука в перчатке, бить голой рукой по этой роже не хотелось.
Главарь, хлюпая, отступил в арьергард, прогнусил «Бей его, пацаны!», и они таки попытались это сделать.
Будь они безоружны, он разметал бы их легко и непринужденно. С боевым офицером драться — это вам не шпаков месить. Одного ногой в пах (заплачут твои девки, сапоги у нас подкованные), другого одновременно локтем в челюсть. А левый вытянул заточку, и это уже не есть хорошо. Потому что применять против этого ритуальный кинжал, на котором приносил присягу, не подобает, а стрелять — еще хуже. Он уклонился он удара, кося глазом на остальных — у них тоже могли быть при себе ножи или заточки. Притащить сюда обломки арматуры, какими обычно сводят счеты у себя в квартале, они не рискнули — полицейские заметят. Тот, кому врезали по самому дорогому, еще крутился на месте, сложившись пополам. Но другой уже снова ринулся вперед — и, эх, не задача, нож у него все же был. Летчик рубанул ребром ладони по шее парня с заточкой и готов был уже нарушить чистоту ритуального кинжала, но не успел. Осел на колени от удара обломком кирпича.
Студент, про которого, по правде, летчик совсем забыл, подобрал у стены это оружие и вступил в битву. Молодец, парень, не удрал. Хотя толку от тебя будет…
Но толк, как ни странно, был. То ли гопники приняли к сведению, что четверо (или уже трое?) против двоих — это уже не то что против одного, то ли сообразили, что офицер, настоящий он или нет, шмальнуть может, но с воплем «Хиляем!» они рванули прочь. Хотя «рванули» — это громко сказано, потащились, ибо не забыли прихватить пострадавших. Не совсем погибшие души, стало быть. Призовут — и не самые худшие будут солдаты. Хотя и не самые лучшие.
Студент отряхнул по возможности с тужурки грязь и кирпичную крошку. Потом сказал:
— Благодарю за помощь, господи… э-э…
— Штурм-коммандер имперских ВВС, граф Имму Цурумия, к вашим услугам.
Обычно штатских, особенно провинциалов, титул и воинское звание пришибало. Но этот и глазом не моргнул, а представился в ответ.
— Керем Тоху, Столичный университет, философский факультет, второй курс.
Пресловутая пандейская гордость? Тогда уж следовало заодно и заявить: «Не стоило затрудняться, я бы и сам справился». Но этот не стал отрицать очевидного. Умный мальчик. Не зря такой факультет выбрал. Хотя…
— И что же привело студента-философа в квартал с подобной славой, да еще в поздний час?
Вот тут студент Тоху несколько смутился. Но не слишком.
— Я на экскурсию ездил. В замок Двуглавой Лошади. Сегодня выходной, вот и решил посмотреть. А автобус на обратном пути только до Прудовой довез, а потом водитель сказал, что тут у него конечная…
— Совсем распустились на гражданке, — пробормотал штурм-коммандер.