Сели. Хозяева тоже повторить решили. Четверть снова на столе шею тянет.
Вдруг – бац! Громыхнуло в окне. Четверть стеклом брызнула. Окно вместе с рамой вдребезги. Дуплетом стреляли.
– Ах, мать-перемать!
Схватились за стволы. У каждого револьвер за пазухой – мандат на отстрел враждебных элементов. Классовая борьба.
Кто в простенок встал, кто – на улицу. «Бах-бах!» – никого. Только собаки всполошились, да по всему селу в окнах огонь сразу потух.
Вроде обошлось.
Только Гоша Заусенец, который в комбеде княжил, у стола распластался. Всё лицо в синих оспинах и в зачёсе две-три бруснички запутались. А так – ничего, перепил, вроде.
Тихо стало. Зуёк рукой трясёт. У него стакан в кулаке раскрошился. Пальцы в крови все. Отцу только соринка в глаз попала, махонькая, а никак не сморгнёт. Потёр рукавом – колко!
Вот и покрутил кино!
На другой день посмотрел в зеркало – у переносицы красный паучок гнездо свил, по всему глазу паутинки раскинул. Придётся снова к Секлетинье идти. У той на все случаи заговор есть.
Бабка посмотрела, посмотрела, пошарила языком по глазному яблоку и говорит:
– Нет, милок! Тут тебе ни одна бабка не поможет. Иди к фельдшеру. Стекло у тебя в глазу глубоко сидит, нешто я выну. А он смогёт. У него инструменты есть.
Пошёл к фельдшеру. А того после праздника корёжит.
– Беги, – говорит, – за самогонкой!
Сбегал. Принёс поллитру. Выпили.
– Садись у окна, смотреть буду.
Взял лупу, выкрутил глаз наизнанку. Боль адская.
– Ничего, Васёк! Наверное, табачной крошкой запорошил. Никакого стекла нету. Брешет Секлетинья. На неё, куда надо напишу, чтобы людям головы не морочила. Неизвестно, что она ещё нашепчет, если ей дать волю.
Выпили ещё. Фельдшер хлопает по плечу.
– Иди домой! Глаз – не бабья заманка, всё проморгает!
Не проморгал.
Приехал в Воронеж на занятия. Ленту в бобину не заправит, слезой зрачок заливает. Красная паутинка на второй глаз перекинулась. Совсем смотреть нельзя.
Друзья довели до санчасти.
– Э-э, братец, у тебя омертвление на правом глазу, а на втором – воспаление начинается. Немедленно в больницу к глазнику!
Добрёл до областной больницы.
К глазнику очередь. Сидит, ждёт. Голова горит, хоть яичницу жарь. По лицу, будто хлыстом стеганули.
Дошла очередь. Ощупью до кушетки добрался. Глазник окуляры надел. Лампой светит. Молчит. Туда-сюда крутит.
– Женатый? – спрашивает.
– Холостой. Ещё не успел жениться.
– Это хуже!
«Зачем спрашивал? – думает отец. – Поговорить, вроде, не о чем. Больно, терпения нет, а он с подначкой…»
– Н-да! – глазник снял окуляры, положил на стол. Помолчал. – Как зовут-то?
– Василий.
– Вот что, Василий. Дело – хуже некуда. Некроз начинается. Глаз удалять надо. Подписывай бумагу!
«Что? Как? Зачем? Какая бумага?» – вскочил с кушетки. Ужас прошёл стальным костылём от головы до пяток, так что доктору с немалым трудом пришлось снова усаживать парня.
– Слушай, Василий, – придвинулся к нему доктор, – если не хочешь остаться на всю жизнь без глаз, незрячим, соглашайся на операцию. Вот подпиши документ. А с одним глазом даже прицельней невесту выбирать. Не промахнёшься!
Глазник, скорее всего, был добрым человеком, и невольной шуткой решил приободрить несчастного парня.
А времена тогда стояли жуткие. Частному предпринимательству поставили плотину из колючей проволоки – руки за голову – и вперёд! Поголовная бедность, бестолковщина и нехватка всего необходимого. Операция срочная, а анестезию делать нечем, хоть дубовым колом по голове бей, чтобы отключить пациента.
Без обезболивания и чирей не вскроешь, а здесь по живому глазу резать…
Но доктор в гражданскую войну делал и не такое. Он кромсал комиссаров вдоль я поперёк. И ничего, не расстреляли, даже орден Красного Знамени за спасение рыцарей Революции получил. Одним словом – хирург, мастер ножа и дратвы. Он знал, что с операцией медлить невозможно. Ещё день-другой – и гангрена. Тогда – лабец! Тогда не то что глаз, а и другое что уже не потребуется.
– Раздевайся!
Медсестра принесла больничное одеяние, и не успел несчастный опомниться, как очутился на операционном столе.
Надо признать, что единственное, в чём не было в те дни перебоя – это спирт-сырец. Ещё до революции налаженное производство работало и теперь исправно, правда, очистка никак не получалась. Забыли, как это делается. Но, как говорится, – не до жиру, быть бы живу.
Доктор налил в тонкого стекла мензурку по самый краешек из зелёного графина с высокой гранёной пробкой.
Пей, Василий!
Пациент обречено посмотрел на ёмкость в руках у доктора. Такое количество спирта, да ещё не разведённого, ему пить до сих пор не приходилось.