На последнем слове рука перестала слушаться, отчего буквы в имени зашатались и получились неряшливыми. Эрен чертыхнулся и, скомкав бумагу, откинул ее в сторону. Так не пойдет. Он взял с тумбы второй лист и на этот раз нарочито старательно, буква к букве, вывел:
«Микаса»
Карандаш завис над бумажной пустотой с одним-единственным именем на белом поле, и Эрен вдруг осознал, что никогда прежде не писал писем. Это письмо было его первым. Важным. А еще оно предназначалось Микасе и будто возвращало его в зыбкую хмарь ночного кошмара, где он тянул к ней руки и звал по имени. Сейчас, как и во сне, Эрен отчаянно нуждался в Микасе и поэтому кричал ее имя графитовыми чешуйками посреди белой пустыни. Смотрел на аккуратно выведенные буквы и ненавидел себя за них.
Ведь он звал Микасу не ради собственного спасения, как делал это десятки раз в прошлом, не ради того, чтобы уберечь ее или защитить… Даже не для того, чтобы просто увидеть…
В этот раз Эрен звал Микасу, чтобы утащить ее за собой в кровавый ад. А еще цинично и подло избрал ее тем связующим звеном, что убедит и потянет за собой остальных. Всех друзей и товарищей, которые уже наверняка потеряли к нему доверие.
И пусть он не был уверен в других, но только не в Микасе. Она не предаст. Она придет, как приходила на выручку всегда.
«Стало быть, ты хочешь знать, от чего исходит верность той аккерманской девушки?..»
«…Просто ты ей очень нравишься. Настолько, что она готова крошить титанов ради тебя».
А как насчет убийства других людей, Зик?
Низко и гадко? Безусловно… Однако Эрен не мог поступить сейчас иначе. Презирал себя, но не видел иного пути. Он через силу написал еще два слова и, полностью опустошенный, привалился к изголовью койки Брайана, тело которого в этот самый миг тряслось где-то в кузове по дороге в крематорий.
«Микаса, помоги мне»
И прости.
Нужно было писать дальше, но Эрен продолжал сидеть и смотреть на три слова, все больше убеждаясь, что так и не сможет продолжить. Он не поступит так с Микасой. Только не с ней.
Эрен глубоко вздохнул и посмотрел в окно.
Духота больничной палаты делала воздух вязким и застойно-мертвым, в то время как там — за покрытым копотью и грязными разводами стеклом — дышало простором бездонное небо. И пока по эту сторону билась в заточении муха, с другой стороны стекла ныряли в вышину свободные ласточки, подхваченные потоками теплого восходящего воздуха. И пока здесь — на постели недавно умершего человека — Эрен задыхался в одиночестве и горечи грядущего, за оградой госпиталя в окружении белых цветов сидели на скамейке двое, наслаждаясь молодостью… и жизнью, которой вскоре суждено будет оборваться…
А в следующий миг оборвалось дыхание самого Эрена.
— Жан?!
На второе — её — имя воздуха не хватило.
Сердце подскочило к горлу и застряло где-то в трахее, после чего ухнуло в живот и, запутавшись в кишках, забилось там в агонии, вспенивая кровь в стремительные потоки адреналинового яда. Эрен вскочил с постели, позабыв об отсутствующей ноге, чуть не свалился носом в подоконник, но в последний момент все же ухватился за изголовье и сумел устоять. Потрясенный и пронзенный в самую душу внезапным видением, которое не спешило распадаться на осколки секундного наваждения, он снова с трудом сел, не замечая ничего и никого вокруг, кроме Жана и… Микасы. Сомнений больше не осталось. Эрен не обознался. Это не было сном на яву или приступом с внезапной галлюцинацией…
Так они здесь?! В гетто! Не на Парадизе, как он думал все это время…
Неужели они до сих пор не смирились и пытались его отыскать? Без каких-либо наводок или зацепок… Просто упорно искали его везде? Неужели пришли за ним? Неужели?.. Неужели до сих пор верили в него?..
Первый обрушившийся на Эрена шквал, от которого он, словно пятнадцатилетний подросток, едва не распахнул окно и не закричал от радости, сошел на нет, а вслед за ним наступил штиль, и громоздкие тяжелые тучи укутали его в пелену липкого холодного тумана, остудили голову, только вот дыхание выровнять не сумели.
Его сердце все еще билось где-то в петлях кишок, а шум в ушах никак не утихал. Единственный глаз чесался — кажется, роговица начинала сохнуть, потому что Эрен забывал моргать. Он смотрел. Сначала разглядывал Жана, который даже в поношенной одежде гетто выглядел раздражающе напыщенно и важно. Сменил прическу, заимел аккуратную бородку… Настоящий пижон. Затем перевел взгляд на Микасу и понял, почему не узнал ее сразу — волосы отросли почти до плеч. Непривычно. Кирштайну наверняка нравилось… И ему, Эрену, наверное… тоже так больше нравилось… Очень нравилось… А может, он просто давно не видел Микасу, поэтому никак не мог оторвать от нее пристального взгляда и даже на расстоянии пары сотен шагов ощущал умиротворяющее тепло от того, что она была так близко, и давящую на сердце грусть, потому что ближе стать, увы, не сможет.
Эрен смотрел. Только это ему теперь и оставалось. Смотреть. Наблюдать. Отгородиться от жизни других людей мутным стеклом безразличия, испачканном во лживом лицемерии.
А еще ему хотелось бы сохранить на будущее этот осколок воспоминаний, растянуть время до бесконечности, чтобы отразить каждую незначительную деталь на холсте своей памяти. Он хотел бы навсегда запомнить покой и умиротворение, белый снег из цветов за спиной Микасы, блики солнца в ее волосах и изящный изгиб шеи… Он хотел бы изменить ткань мироздания так, чтобы оказаться сейчас на скамейке вместо Жана. Ощутить тепло на своем плече, почувствовать, как волосы щекочут шею и вдохнуть их запах, смешавшийся с ароматом цветущего куста, слушать размеренное дыхание и просто прожить эти солнечные минуты, заполненные Микасой, летом, ветром, покоем… и миром.
Он хотел бы не завидовать, не задаваться вопросами, не ощущать ничего, кроме радости.
Эрен хотел бы, но не мог…
А в следующее мгновение карандаш, который, оказывается, он все это время сжимал в кулаке, переломился пополам. До карандаша Эрену, правда, сейчас дела не было, зато было дело до руки Жана, которую тот занес над обнаженной коленкой Микасы, чтобы… что? Нет! Кирштайн ведь не сделает этого?! Эрен стиснул зубы в бессильной ярости. Однако пальцы Жана потянулись чуть дальше: видимо, он решил взять Микасу за руку, но передумал в последний момент и вернул свою неугомонную конечность на собственное колено.
— Что, Крюгер, пишешь письмо своей знакомой из ночного сна? Микасе? — звонкий голос Фриты над ухом застал Эрена врасплох.
Кажется, он так засмотрелся и задумался, что не услышал, как медсестра подошла сзади и, склонившись, бесцеремонно прочла единственную строчку письма. Врать ей было бессмысленно.
— Да… — с неимоверным усилием Эрен заставил себя отвести взгляд от окна и посмотреть на Фриту, которая тут же кивком указала ему на собственную койку и лишила возможности наблюдать дальше.
Впрочем, так, наверное, даже лучше. Не стоило сейчас рисковать, а раскрывать свое местоположение Эрен все равно пока не собирался.
Фрита принесла чистое постельное белье, чтобы подготовить место для нового пациента. И пока Эрен уже со своей кровати наблюдал за тем, как проворно сестра милосердия управляется с наволочкой и пододеяльником, его все больше злила ее беззаботность, равнодушие и абсолютная уверенность в собственной безнаказанности. Вот уж кто истинный демон в этом госпитале и кого он готов без сожаления уничтожить… потому что такие мрази, как Фрита, не достойны жизни. Потому что такие, как она, взрастят новое поколение врагов и ненависти… породят из своего чрева обозленных зверенышей, считающих убийство нормой. Гнилой и жестокий мир с вечным круговоротом мести…
— Если хочешь, могу кинуть конверт в почтовый ящик, когда пойду со смены домой, — предложила тем временем Фрита, встряхнув одеяло.
— Нет. Я найду для этого более надежного человека.
Она беззлобно хмыкнула:
— Не доверяешь мне? Неужели думаешь, что открою и прочитаю твое любовное послание?
— Думаю, что можешь обронить его где-нибудь. — Эрен достал из кармана сложенный вчетверо список и положил его рядом с собой. — Как обронила вот это.