— Слышал последние сплетни, Крюгер? Дьяволам с острова собираются объявить войну во время фестиваля в гетто Либерио. Знаешь, что это значит для всех нас? Нас будут обращать в гигантов десятками и сотнями ежедневно. Тебя, меня, того ребенка с улицы — возраст и пол не имеют значения для марлийцев… Я не хочу помогать этим свиньям, Крюгер. Не хочу, чтобы моими руками были убиты женщины и дети, кем бы они ни были. Я не хочу умирать чудовищем… — ее голос дрогнул, и Эрен увидел слезы в глазах Фриты. — Ведь я не чудовище, Крюгер… — прошептала она с надрывом.
Внутри него что-то треснуло и оборвалось. И вроде ничего не изменилось: Фрита все равно оставалась убийцей, Эйрик с пригоршней камней — жестоким ребенком, не осознающим этого, а его маленькая сестра Уна — ростком ненависти, из которого в будущем распустится ядовитый цветок нетерпимости к врагам, названным ей марлийской пропагандой. Однако Эрен вдруг осознал, что все они, жители гетто Либерио, стали такими не по своей воле. И их жестокость — жестокость жертв, которых мир сначала загнал за стены с колючей проволокой, а потом вынудил переступить через собственную человечность…
Что ж, раз мир так хочет видеть в элдийцах чудовищ, так пусть узрит истинного дьявола, которого взрастил своей ненавистью.
— Ты не чудовище… — Эрен сжал в руке сломанный огрызок карандаша и потянулся к чистому листку бумаги на тумбочке. — Ты умрешь человеком, Фрита.
И карандаш со скрипом понесся по бумаге:
«Я все равно сделаю это. С вами или без вас».
========== Глава 8. Вера ==========
Вечерние тени домов дышали испариной. И хоть ливень закончился около часа назад, нагретый за день воздух казался до предела влажным и густым, а разлившиеся лужи-озера отражали небесный хоровод туч — предвестников еще одного летнего дождя. Лучше бы поспешить, пока снова не ливануло. Жан крепче сжал бумажный сверток с бутылкой только что купленного вина и ускорил темп. Он шагал по свинцовому небу, по крышам домов и стеклянным пузырям газовых фонарей, по макушкам редких прохожих и темно-изумрудной листве невысоких деревьев. Он шел прямо по лужам, и улица под его ногами расходилась зыбью концентрических кругов.
Лето, вечер, дождь, вино, друзья — пять причин для того, чтобы забыть обо всем и почувствовать себя счастливым. Поразительно, как мало иногда бывает нужно, чтобы насладиться вкусом жизни. Да. Решено. Сегодня не будет никаких гетто, политики, элдийского вопроса, воспоминаний о прошлом и разговоров о будущем. Сегодня, когда стемнеет, они просто соберутся вместе, распахнут настежь окно и заглушат все тревоги шумом дождя. Потом желающие выпьют отличного марлийского вина и ощутят на корне языка терпкий вкус этого вечера, который чуть погодя осядет в желудке теплом, а затем и вовсе разнесется по всему телу. И ни слова о гигантах…
Жан даже улыбнулся в предвкушении и тут же смутился, потому что встречная марлийка вдруг улыбнулась ему в ответ, приняв сияющее лицо молодого человека за внимание в свой адрес. Впрочем, почему бы и нет. Ведь девушка в этот миг выглядела такой же замечательной, как и всё вокруг. А уж небольшой отель на окраине города, в котором члены Разведотряда снимали четыре комнаты, и вовсе грел сердце, будто отчий дом.
Жан взлетел по широкой лестнице, подгоняемый вперед звуками пианино — приглушенная мелодия лилась из какого-то номера с первого этажа. Торжественная и печальная, она пронизывала стены, кружилась вместе с мошкарой вокруг керосиновых ламп в коридоре и наполняла сердце тягучим нектаром тоски: сладким и в то же время обреченно-щемящим. На Парадизе не было таких мелодий…
На Парадизе не было такого вина…
На Парадизе не было таких летних вечеров после ливней…
И такой спокойной жизни на Парадизе у Жана тоже никогда не было.
Он распахнул дверь номера, который делил с Армином и Конни, и, воодушевленный, выпалил:
— Смотрите-ка, что я… — фраза оборвалась, рука с бутылкой так и застыла в воздухе, а Жан в недоумении замер в проеме двери. — Что случилось?
Мелодия внезапно стихла — неведомый музыкант сбился. В наступившей хрустальной тишине Жан метался взглядом между всеми присутствующими и всякий раз разбивался о ледяную непроницаемость их глаз, неподвижность тел и осунувшиеся лица. Вся делегация элдийцев с острова собралась вокруг стола, который вытащили в центр комнаты. И даже Елена сегодня оказалась здесь. Пожалуй, она единственная еще дышала, а не сидела заколдованным в камень истуканом.
— Эрен, — произнесла она имя, которое ударило набатом — предвестником беды.
Все планы на вечер рассыпались в труху, а рука с бутылкой упала вниз так, будто в вино добавили свинец: ядовитый и неподъемно тяжелый.
— Пришло письмо от Эрена, — пояснил Армин, метнув на Жана подавленный взгляд и тут же снова опустив его на лист бумаги, который сжимал в пальцах.
Жан почувствовал, как страх ознобом прокатился по телу и поднял волоски на руках — впервые в жизни он испугался не гиганта, не человека или ночного кошмара… впервые в жизни Жан боялся клочка бумаги с карандашной мазней, потому что от этого листка его друзья — бесстрашные, закаленные в сражениях с гигантами бойцы — оцепенели. Что же там такое? Он через силу заставил себя подойти к Армину и, встав тому за спину, побежал глазами по буквам размашистого почерка… Смутно знакомого по конспектам из времен кадетки. Неряшливого, порывистого и в то же время уверенного почерка Эрена Йегера, который наконец подал о себе первую за несколько месяцев весть.
— Он… Он что?! — Жан сглотнул и невольно вцепился рукой в спинку стула. — Он серьезно?! Но это же безумство!
Нет! Нет! Нет! Эрен ведь не мог такого написать! Тот самый Эрен Йегер, который ребенком и сам едва выжил при прорыве Стены Мария! Эрен, на глазах которого в тот роковой день погибли мать и сотни жителей Шиганшины… Эрен, который год назад говорил им в лучах закатного солнца, как они все важны для него!
Чушь! Бред!
Жан всегда считал Эрена выскочкой и эгоистом, крикуном и абсолютным мудаком в отношении чувств Микасы… Но человеком, который хочет упиться кровью простых жителей?.. Их Эрен не был таким. Никогда.
Никто не решился на ответ. Глухая тишина укутала комнату каким-то траурным молчанием, а единственная керосиновая лампа в центре стола все больше походила на зажженную в память об усопшем лампаду. Скорбели, правда, не по человеку, умершим сегодня оказалось доверие к Эрену Йегеру.
Жан беспомощно окинул всех присутствующих диким, ничего не понимающим взглядом. Сколько они уже вот так сидят? Неужели поверили письму и приняли изложенное в нем за истинные намерения Йегера? Даже Армин с Микасой? Нестерпимо захотелось посмотреть в глаза лучших друзей Эрена, но Армин сидел спиной, а лицо Микасы скрыли рваные пряди волос.
— А это точно Эрен написал? Может, ловушка? — неуверенно спросил Жан.
Армин положил листок на стол и молча подвинул его Микасе. Вряд ли он сомневался в подлинности, просто хватался за последнюю надежду — вдруг ошибся, а возможно, ему не хватало решимости, чтобы самому ответить на заданный вопрос.
— Почерк его… — тихо сказала Микаса, так и не притронувшись к письму, которое теперь лежало перед ней и от которого (Жан был в этом уверен) она не могла оторвать взгляда, заплутав между изгибов букв и окончательно увязнув в трясине послания.
И снова молчание. Тягучее напряженное молчание заполнило всю комнату, собравшись в клубки темноты по углам. Первым не выдержал Конни:
— Эй, чего вы притихли? — пробормотал он сначала себе под нос, но с каждым новым словом его голос делался все громче и напористей, голова поднималась выше, а в глазах отблеском керосинки разгоралось пламя: — Нет, вы серьезно раздумываете над тем, как проникнуть в гетто во время фестиваля, помочь Эрену сожрать Молотоборца, забрать его и вернуться обратно живыми?! Это невозможно!
— Согласна с Конни, — кивнула Ханджи и тряхнула головой, чтобы сбросить чары оцепенения. — Учитывая, что военная верхушка Марли уже давно подозревает о крысах в армии, почти на сто процентов уверена, что это западня, в которую нас хотят заманить.