Французские солдаты, сражавшиеся в Шампани, достойно оценили подвиг русских. Но в это же время уличная пресса вела кампанию против новой России. Слова «изменники», «предатели», «ублюдки» раздавались нередко. Обыватели повторяют днем то, что они прочли утром в газете. Мудрено ли, что они русских солдат, шедших с битвы, встречали:
— Russes-boches!
— Russes-capout!
2.
Весенний день. Прекрасный уголок Иль-де-Франса. На холмах среди желто-зеленых кустов старые усадьбы. В огромном парке на лугу круг серых рубах. Над ними красный флаг. Я говорю, хриплю, голос обрывается, все же силюсь говорить. Десятый раз сегодня приходится выступать на таких «митингах», говорить одно и то же, отвечать на одни и те же вопросы. Слушают все жадно, и по напряженным лицам видно, что идет у них внутри новая трудная работа — мыслить. Сейчас, после разговоров об Учредительном собрании, об аграрном вопросе, еще о чем-то, вышел молодой скуластый мужик, поклонился и сказал свое слово:
— Все говорят, и мне хочется, а сказать свое не сумею. Потому темь я и ночь во мне. Дали меня в ученье за штаны и две пары рубах. Да разве ученье, как был темнота, так и остался. Вышел я, по годам жених, а делать ничего не знаю, хоть милостыню проси. И здесь возвели меня в воинское звание. А какой я солдат, когда я воевать не умею. Думаю я, вот придет герман, а я бомбы кинуть не знаю. Бросил, а она не разорвалась. Взял другую, стукнул, бросил — идет. Так здесь унтер подошел — и в зубы. Потому хотели, чтоб ночь в нас была. А вот теперь слушаю я и будто просыпаюсь…
Он стоит еще долго молча, снова кланяется и идет на свое место.
Говорят другие. Ни одного голоса за сепаратный мир или за «братанье». Все заявляют, что снова пойдут в атаку по первому призыву.
Отношения с офицерами почти всюду наладились. Солдаты говорят:
— Не они нас угнетали, а режим весь… сами они страдали…
— Не только нам амнистия — им тоже. Кто старое вспомянет — тому глаз вон… Нужно о новом думать…
— Мы должны позвать офицеров… пойти первые к ним… ведь по старым порядкам так выходило, что они нас угнетали, а не мы их… значит, нам легче первыми протянуть им руку…
Много молодых офицеров помогают комитетам в их организационной и просветительной работе. Есть, конечно, и обратные явления — особенно в бригадных штабах. После приказа Гучкова, запрещающего «тыкать», один полковник, изысканный светский эстет, «успокоил» солдат:
— Прежде говорил «твою мать», а теперь «гражданин, вашу мать!»
Но подобные выходки осуждаются самими офицерами. Не будь этой ужасной оторванности от России, какой-то неопределенности — офицерство заняло бы по отношению к новой дисциплине еще более благожелательную позицию. Побаиваются черносотенных штабов. Шепчутся, рассказывая мне что-либо, отзывают в сторонку.
Вчера тяжелая сцена. Один полковник, год тому назад приговоривший к казни двенадцать солдат, говорил с солдатами. Долго просил их верить ему, каждую минуту картуз снимал, крестился. Наконец не выдержал:
— Простите мне, братцы!
— Что вы, господин полковник, Бог простит… — загудели солдаты.
Жутко как-то… Что это, голос совести или страх?
Только в одном полку X. между офицерами и солдатами вражда. Там и порядки до революции были хуже, чем всюду, и вожди солдатские подобрались какие-то исступленные, озлобленные. На их собраниях услышишь лишь воспоминания о старых обидах да призывы к мщению.
Разрешили продажу вина, но пока что пьянства нет почти. За этим смотрят комитеты. Поразительно, что революция пробудила у солдат жажду «жить почище». Искореняют картежничество, ругань. Комитеты прекрасно поставили хозяйственную часть, открыли свои кооперативы. Устроили читальню. Скоро будут выпускать газету. Очень томит всех отсутствие известий из России. Петроградские газеты приходят через два месяца, а французских сведений мало, да и те подобраны тенденциозно. Больше всего волнует, понятно, земельный вопрос. На днях я слышал любопытную беседу солдат с полковником-грузином. Солдаты говорили — все отобрать. Полковник — возражал:
— Вот у меня дом есть и персик. Такой хороший персик, отец его посадил. И утром выхожу я и срываю персик, в росе, сочный. Так неужели хорошо отобрать у меня персик…
Смущены. Один выходит: