Не успела Валерия Семеновна закончить, как Наташа вбежала с подносом, на котором стояли вазочка с печеньем, сахарница и чайник: видимо, она не хотела нас оставлять надолго вдвоем. Она быстро достала чашки из серванта, разлила чай, и пока она все это проделывала, я вдруг понял: не надо ничего спрашивать, да и что может прибавить эта женщина к тому, что я уже знаю, — несколько подробностей, пусть даже неожиданных, но они достанутся дорогой ценой для Валерии Семеновны. Нет, не надо расспрашивать, лучше говорить самому. Едва мы приступили к чаепитию, как меня понесло, и я стал говорить о Москве, вспомнил несколько смешных анекдотов. Я никогда не был хорошим рассказчиком, но тут я старался — первой прыснула Наташа, потом заулыбалась Валерия Семеновна. Так просидели мы около часу, а потом я сказал:
— Ну вот. Мне и пора.
— Эх, всегда так, — откровенно сказала Наташа, — только стало хорошо, и ты убегаешь.
— Я уезжаю сегодня, — сказал я, — а у меня еще есть кое-какие дела.
Валерия Семеновна внимательно взглянула на меня и сказала:
— Но ты, кажется, что-то хотел узнать?
— Нет, нет, мне только хотелось вас увидеть. Я столько наслышан, что просто хотелось увидеть.
Она усмехнулась и снова передернула хрупкими плечами.
— Шалишь? Но если тебе надо…
— Тогда бы я спросил, — твердо ответил я, поднимаясь.
Наташа опять насупилась и строго сказала матери:
— А ты ложись. Врач сказал — нельзя вставать, значит, нельзя. Я тебе сделаю укол, уже время.
— Хорошо, — покорно ответила Валерия Семеновна.
Я распрощался, вышел во двор. Это был широкий двор, густо усаженный деревьями, со скамейками, детской площадкой, и в вечереющем воздухе звонкими были голоса ребят. Я закурил, сел на скамью, мне не хотелось никуда идти, и так сидел я долго, пока не услышал за спиной оклик:
— Эй!
Я обернулся. Ко мне бежала Наташа.
— Я почему-то чувствовала, что ты тут, — сказала она. — Хотя решила: если ты ушел, побегу в гостиницу, найду.
— Что-нибудь случилось?
— Нет. Просто я хотела тебе сказать, чтобы ты не сердился на меня за такую встречу.
— Я все понял.
— Правда? — обрадовалась она. — Ну, тогда порядок. Значит, ты не очень спешишь.
— Мой поезд в десять. Еще есть время.
— Если ты подождешь меня пять минуточек, я переоденусь и провожу тебя. Мама уснула.
Потом мы шли по проспекту Ленина, он был по-субботнему многолюден, толпа двигалась не спеша, не толкаясь, наслаждаясь теплом августовского дня. И когда мы дошли до гостиницы, я сказал:
— До поезда еще куча времени. И я хочу есть. Пойдем посидим в ресторане. Целую неделю я живу в этом городе и ни разу не был в ресторане. А ведь у меня отпуск. Имею я право немного повеселиться?
— Конечно, имеешь, — сказала Наташа. — Мог бы и раньше повеселиться.
— Не с кем было. А теперь у меня есть девушка.
— Ого! — засмеялась она. — Девушка на два часа.
Мы поднялись на шестой этаж; нам повезло, потому что в субботний вечер найти место в ресторане почти невозможно, но мы сами увидели, что за шестиместным столиком сидит компания из четверых, а два стула свободны. За широкими окнами ресторана полыхала закатная полоса, виден был красный костел и серые кубы Дома правительства; играл джаз, на стене над эстрадкой из золотистых проволочек сделана была девушка, несущая против ветра коромысла с ведрами.
— Только можно я ничего не буду пить, — сказала Наташа. — Я не люблю запах спиртного.
— Из-за мамы? — спросил я и тут же понял, что этого спрашивать не надо было.
— Да. Но ее не надо осуждать… С ней это редко бывает… Это когда она не выдерживает и уходит в прошлое. Я всегда боюсь… Думала, что сегодня из-за тебя. Но давай не будем об этом… Знаешь, здесь бывает березовый сок, правда, консервированный, но очень вкусно. Вот его бы я выпила.
— Ну конечно, да здравствует березовый сок!
Рядом с нами шумела компания из четверых, они веселились, и во всем ресторане стоял шум, прикрываемый звуками джаза, а мы сидели рядом, пили сок, и Наташа спросила меня:
— Эрик, а все-таки зачем ты приезжал?
Тогда я стал ей рассказывать про Отто Штольца и Эльзу, я рассказал ей почти все, что узнал за эту неделю в Минске, и все время видел очень близко ее остановившиеся карие глаза, они то наполнялись слезами, то становились сухи от сдерживаемого гнева, а когда это кончилось, то у меня осталось до отхода поезда всего сорок минут.
— К черту все! — вдруг сказал я. — Давай пойдем танцевать. Должен же я хоть раз потанцевать в этом городе.
— Идем! — решительно ответила Наташа.