— Одной любви мало, — сказал Леша тяжело. — Тут только все вместе. — И он сжал кулак. — Он ведь к себе бежал… Понятно?
Это было понятно, хотя Леша и высказался туманно, именно так я и представлял дело: слишком многое скопилось в Штольце, слишком многое переплелось — и ужас при виде горящих людей, и речи Рабе, и все, что творилось вокруг, и Эльза, — благодаря ей ему удалось увидеть все, что делалось в Минске, увидеть глазами тех, кто был обречен на гибель, и это сначала привело его в смятение, пока не раскрылась перед ним сама сущность идеи, ради которой вели войну его соотечественники: «Вот зачем я здесь!..» И стоило Лизе направить ход его мыслей к побегу, как, пройдя через мучения, он решился на него… Вот что стояло за словами Леши. Да, он хорошо сказал, что Штольц бежал к себе… Конечно же побег этот нельзя считать изменой; побег к самому себе, к той высшей справедливости, что зовется любовью к человеку, не измена, а прозрение…
— Досталось же нашим отцам, — глухо сказал Леша. — Крепко досталось.
— Ага, — поддакнул Алик.
Леша удивленно взглянул на него: видимо, он считал, что отец Алика тут ни при чем, потому что несколько раз видел, как этот доктор наук приезжал за сыном на собственной «Волге»…
— Мой три ранения схлопотал, — сказал Алик. — У него протез левой… Разве ты не знаешь?
Леша смущенно крякнул и отвел глаза. А я думал: да, им всем досталось, и моему Сидорову, хотя у него внешне и благополучная судьба, но и он повоевал и отведал свою долю лиха… Стоит самому коснуться войны, — сразу поймешь, как им всем досталось…
«Чем дольше я живу здесь, тем удивительней для меня становится вера людей, что конец войны явит всеобщее счастье. Земля наша не обитель тотальной радости, она не очищается ни кровью, ни потом, ни слезами, и войны никогда не приносили ей рая. И все же люди смогут многое понять, хотя, наверное, не у всех явится это желание, и все же я верю — на земле увеличится число голов, в которых просветлеют мозги».
Они жили в уральском поселке в семидесяти километрах от Свердловска. Я не знаю, через какие формальности пришлось пройти Штольцу и Эльзе в Москве, куда доставили их в конце марта самолетом из партизанского отряда. Мне удалось выяснить, что Штольц сам предложил свои услуги как специалист по моторам. По закону он считался военнопленным. С Эльзой дело обстояло проще — она была жертвой фашистского режима, освобожденной из заключения, могла принять советское подданство и вольна была выбирать место для поселения. Штольц был ее мужем, и она сразу заявила, что куда бы он ни был направлен, она готова следовать за ним.
Старый металлургический завод, стремительно перестроенный под нужды военной промышленности, выпуская танки и тягачи, остро ощущал нехватку специалистов, и потому Штольц был направлен туда. Неподалеку от завода размещался лагерь военнопленных, большинство из них работали в цехах, и не только как подсобники, но и у станков. Штольц начал как слесарь, но вскоре дирекция завода сочла нужным использовать его как инженера. Штольцу даны были особые льготы: он пользовался правом бесконвойного передвижения по поселку, хотя должен был присутствовать при утренних и вечерних поверках в лагере; со временем эта мера стала необязательной, но Штольц придерживался ее и имел свое место в бараке.
Эльзе отвели комнатенку в одном из так называемых «стандартных» домов; поселок в то время в большинстве своем состоял из них, это были двухэтажные брусчатые дома с квартирами в три-четыре комнаты, в каждой комнате размещалась семья, а кухня была общая. В поселок эвакуировали два завода из Днепропетровска, и в первую очередь стали сооружать цехи: зимой на бетонные площадки ставили станки, их пускали в ход под открытым небом, в пургу, в мороз, а потом уже клали стены: естественно поэтому — стандартные дома уплотнили до предела, выделенная для Эльзы комнатенка была великим благодеянием.
Эльза не осталась без дела, выяснилось, что с детства она обучена шитью, ей сразу же нашлось место в пошивочной мастерской, вскоре к ней пришла слава хорошей портнихи, и к концу войны, когда люди стали получать по промтоварным карточкам отрезы материи, комнату ее стали осаждать заказчики, отказывать Эльза не умела и работала сутками.