— А ну, аника-воин, ну, милый, позабавился — будет.
От этих почти женских слов Ефрема Осип сникал, повисал своей огромной тушей у него на плече, кротко всхлипывал и утихал. Ефрем и Осип всегда старались вместе идти на смену и с нее, у обоих была страсть — охота, а по лесам и озерам, разбросанным вокруг поселка, она была богата. Осип до того любил это занятие, что приспособился бить дичь, держа ружье в левой руке.
Приход Штольца к этим людям начался с неприятностей. Первые три месяца, когда Штольц навещал Эльзу, Осип встречал его холодным взглядом и уходил с кухни к себе, бурча: «Все они, гады, одним миром мазаны». Сидоров пытался объяснить ему: это вроде бы свой немец, нечего к нему придираться, работает мужик на заводе, такой же труженик. К тому времени о Штольце на заводе стали складываться легенды, не всем история его была понятна: слишком сурово, голодно и тяжко было время, чтобы люди могли поверить, будто бы любовь сорокатрехлетнего оберст-лейтенанта была так сильна, что он ради спасения ее пожертвовал всем — домом, семьей, карьерой — и добровольно оказался в плену в уральском поселке, поэтому люди искали подкрепления в мотивах социальных и политических. Поползли слухи, будто Штольц еще до войны был коммунистом, видным антифашистом и пребывал в подполье: в такое легче было поверить и принять, такой мотив побега был ясен. Юрий Сидоров тоже был уверен, что дело тут ке только в Эльзе и в тех двадцати пяти узниках гетто, — это всего лишь дополнение к главному и тайному, чем жил в стане врагов этот немец, оказавший, видимо, немалую услугу нашему государству, но говорить об этом еще рано. Эту мысль Сидоров и пытался внушить Осипу, но тот не принимал ее, возражал: их до войны в школе учили, будто у немцев немало коммунистов, да и рабочий класс по законам всемирной солидарности не попрет на своего брата рабочего с оружием в руках, но он-то уж навидался, что эти фрицы творили на войне, и потому не верит, что среди них есть хоть один, который бы не был фашистской сволочью.
— Если бы Анютку мою из Днепропетровска с детишками не вывезли, давно бы они на том свете были, — говорил он Сидорову. — Это я помню и всегда помнить буду. А если у них есть там какие честные люди, так что же они посейчас молчат и Гитлеру под зад не дадут? Так что заткнись, Юра, со своей агитацией.
Штольц за три месяца довольно много освоил из разговорной русской речи, хотя сам говорил с трудом, но понимал уже хорошо, и потому он улавливал постоянную недоброжелательность Осипа, не раз слышал, как тот бурчал:
— Это же надо, дожил — фриц к тебе на квартиру шляется, а ты ему привет делай.
Все это копилось, копилось в Осипе, пока не выплеснулось в исступленный припадок злобы.
В этот день в бригаде Осипа одна из женщин, которую он ценил как работницу, получила похоронку на мужа. С ней сделалось плохо на работе, Осип с трудом привел ее в чувство и весь день нервничал, бурчал: «Ну когда… когда это кончится? Каждый час смерти да смерти…»
Вечером он стоял у себя дома в коридоре, курил, когда вошел Штольц, поздоровался и начал обивать веником снег с сапог.
Осип молча смотрел на него, потом сжал кулаки и процедил:
— Ходишь тут, гад… А ваши там…
Штольц удивленно посмотрел на него. И этот его взгляд подстегнул Осипа, и он пошел с кулаками на Штольца. Тот напряженно ждал. В это-то время из комнаты выскочила Эльза, тонкая, хрупкая, она стремительно припала спиной к Штольцу, отделив его от Осипа, и, взглянув на занесенный Осипом кулак, неожиданно ударила здоровяка по щеке. Удар для Осипа был пустячный, у него не дрогнул ни один мускул на щеке, но глаза остановились, в них мелькнул проблеск сознания, и так Осип постоял, потом содрогнулся телом и, стыдливо отводя глаза, повернулся и пошел с медвежьей перевалкой к себе. Эльза повернулась к Штольцу, упала лицом ему на грудь и разрыдалась; Осип не успел еще закрыть за собой дверь, плач достиг его слуха, он повернул к Штольцу страдающее лицо.
Ефрем пришел через полчаса и, узнав, что случилось, стал увещевать Осипа:
— Ну и дурень ты у меня! Это же тебе не передовая, не бой. Да и наш это немец, вместе с тобой на заводе работает. А ты?