— Наконец-то! — произнес низкий, хриплый голос.
Когда я переступил порог, то увидел худощавого, с начисто облыселой головой человека, на лице его выделялись темные густые брови, согнутые крутыми скобками, две сильные морщины, как шрамы, шли от широких раскрылий его носа к плотным губам, лицо жесткое, энергичное, но серые глаза мягки и добры; одет он был в военный китель, на котором поблескивала звезда Героя Советского Союза. После того как они расцеловались с Наташкой, он протянул мне руку и без всяких расспросов назвался:
— Станислав Алексеевич.
Он пригласил нас на кухню, где уже накрыт был завтрак, и поначалу стал обстоятельно расспрашивать, как живет Валерия Семеновна; после завтрака мы перешли в комнату, судя по всему, это был кабинет, — тут стояли длинные полки с книгами, на них было множество моделей танков, орудий, макетов военных памятников, и на всех них стояли дарственные надписи. Станислав Алексеевич все время потирал руки со вздутыми венами так, словно они у него мерзли, хотя в комнате было хорошо натоплено. Я не буду пересказывать все наши разговоры, потому что пока мы привыкали друг к другу, говорили о всякой всячине, но вот наступил момент, когда я решился и спросил у него:
— А вы помните ту историю с Отто Штольцем и Эльзой?
— Как же, как же, — ответил он. — Очень хорошо помню. Даже в мемуарах своих об этом упомянул.
Он тут же снял с полки довольно объемистую книгу, протянул ее мне. Книга эта была выпущена Военным издательством, и, перелистав ее, я понял, что в ней довольно подробно изложен путь партизанского отряда от начала его зарождения до конца войны, и в этом томике на одной странице, очень скупо, как о явлении необычайном, рассказана история перехода немецкого оберст-лейтенанта к партизанам, и меня удивило, что история эта была изложена с явной симпатией к Отто Штольцу.
— Но, Станислав Алексеевич, — сказал я, — ведь тогда, в лесу вы, как военный, осудили оберст-лейтенанта. Вы назвали его перебежчиком. Не так ли?
Он посмотрел на меня внимательно, зябко потер руки, дернул щекой.
— Откуда знаешь?
— Из его дневника.
— А почему из дневника?
— Я его сын. Его и Эльзы.
Еще круче сдвинулись его брови, серые глаза вместо мягкой расплывчатости обрели остроту; он стоял и молча, с особым вниманием вглядывался в меня, видимо желая убедиться — сказал ли я правду; и почувствовал — он поверил. Отвернулся, прошелся по комнате, потом опустился в кресло, плечи его ссутулились, потеряв выправку, и только теперь стало заметно, как много ему лет.
— Ну, и что же, что тогда считал? — хрипло и глухо сказал он. — Война была… а у нее свои законы.
Мы сидели друг против друга.
— А сейчас? — спросил я.
— Я же написал, — ответил он, в голосе его пробилась ворчливая нотка, и он тут же вздохнул: — Ну каких только нет у нас судеб… Если только копнуть… Уму непостижимо, какие судьбы! Ты-то помнишь их… его и Эльзу?
— Нет. Они умерли, когда я едва появился на свет.
И я коротко рассказал ему о себе. Он сидел в кресле, словно войдя частью тела в его спинку, — таким он показался мне усохшим, — курил, смотрел в пространство; я понимал — он видит там нечто недоступное мне, видит через призму своих лет, и говорил он тихо, с той ноткой спокойного превосходства, с которой умеют говорить много пережившие люди.
— Кто знает, кто знает, что стоит за каждым из нас… Если покопаться… Я часто думаю: миг, всего лишь миг, а в нем может быть — итоги веков и начало новых… Ты слышал: все мы листья на древе человеческом? Если так, то и соков в нас ой сколько заквашено… Ой сколько… Да ведь это и не важно, кто ты и как тебя зовут. Важно, на какой ты из ветвей. Вот это, пожалуй, важно…
Он был стар, и он имел право так говорить…
Часть седьмая
КТО ТЫ, БРАТ МОЙ?
Мне остается рассказать, как встретился я со своим единородным братом. Я упоминал, что в дневник Отто Штольца вложены были три фотографии: он сам в форме оберст-лейтенанта, он с Эльзой, а на третьей — Отто Штольц с женой Мартой и меж ними ушастый мальчик лет двенадцати. Из дневника я узнал, что имя сына Штольца Макс и родился он в Эйзенахе в 1929 году, седьмого марта. Я отправил письмо в министерство внутренних дел ГДР, назвав эти данные, отправил без всякой уверенности, что смогу заполучить адрес Макса Штольца, потому что не знал, жив ли он и в ГДР ли. Но ответ пришел, и в нем сообщалось, что Макс живет в Дрездене, кроме адреса указывалось и место его работы — он был инженером-проектировщиком строительного предприятия. Я написал письмо Максу, где кратко изложил историю Отто Штольца, то есть его и моего отца и тем самым указав, что мы являемся единородными братьями. От Макса пришло короткое письмо, написанное в казенной манере, где говорилось, что, видимо, произошла ошибка, так как его отец Отто Штольц, действительно имевший воинское звание оберст-лейтенанта, погиб на Восточном фронте, о чем свидетельствуют бумаги, полученные его матерью, ныне проживающей в Эйзенахе. Так я узнал, что первая жена Отто Штольца — Марта — еще жива. Письмо Макса мне не понравилось, больше того — оно меня рассердило.