Я оформил индивидуальную туристскую путевку в ГДР, вписав в нее маршрут: Берлин, Дрезден, Эйзенах, Веймар, — на эту путевку всю зиму я копил деньги и в конце августа после поездки в Минск отбыл самолетом в Берлин. Я решил перед этим дать телеграмму Максу, чтобы не свалиться на него неожиданно, тем более что стояла пора отпусков. Пробыв сутки в Берлине, я сел в экспресс и в полдень сошел на крытый, душный перрон Дрезденского вокзала. Меня встретила длинноногая блондинка, представительница туристического бюро, очень деловая и энергичная, и мы направились с ней в отель. Идти было совсем недалеко, мы пересекли небольшую площадь, перерезанную трамвайными линиями, и оказались в уютном и веселом мире, где тянулись в ряд здания новых гостиниц, били фонтаны, сверкало стекло витрин. В небольшом номере было все, что нужно для жизни. Длинноногая девушка из турбюро протянула мне программу, отпечатанную на машинке, где значилось, что и когда я буду посещать.
— Пока ничего не надо, — сказал я ей. — Лучше оставьте свой телефон на всякий случай. А пока я сам займусь собой.
— Но программа… — возразила она.
— У меня здесь брат.
— О!
Кажется, она обрадовалась, что я ее отпустил. Туристский сезон был в разгаре, и у гидов было много дел.
Отыскать служебный телефон Макса было делом одной минуты. Я позвонил, и мне ответил официально вежливый голос:
— Штольц у телефона.
Хоть я и ждал этого ответа, но все же невольно вздрогнул… «Штольц у телефона». Это прозвучало как с того света. Я назвал себя.
— Хорошо, — сухо и спокойно сказал Макс. — Я работаю до половины четвертого. Если бы вы могли мне позвонить в три, мы бы условились о времени и месте встречи.
— Договорились.
Я принял душ, переоделся во все самое легкое, потому что на улице стояла такая жара, словно в этот город донесло песчаное дыхание Сахары. Возле отеля на каменных барьерах фонтана сидели длинноволосые парни в чистеньких джинсах и таких же чистеньких рубахах с заплатами и девочки в пестрых мини, — умытые немецкие хиппи, они подставляли лица брызгам воды, ели мороженое, пили из бутылок воду. Мне захотелось самому пройти по этому городу, пройти не спеша, чтобы без посторонней помощи отыскать Цвингер. И я нашел его, купил билет в галерею старых мастеров. Я знал, что́ мне нужно здесь найти. В залах, наполненных вежливыми шагами туристов, стояла прохлада. Я искал и все же эту картину увидел внезапно и чуть не вскрикнул, как это бывает, когда повстречаешь нежданно старого знакомого. Я знал это полотно по репродукциям, очень хорошо знал, и все же здесь, на стене картина была иной, более суровой, даже мужественной, видимо, потому, что на ней были отчетливей видны следы сильной кисти Хосе Рибера, — наверное, это свойство всех оригиналов по отношению к копиям и репродукциям, в них отчетливей проступает сила живописи. Я долго стоял и смотрел на святую Инесу, на эту удивительную женщину, отвергнувшую любовь покорителя и обреченную на казнь стыдом; беззащитная в своей наготе в тюремных стенах и за великое терпение осененная помощью свыше, стояла она коленопреклоненная, и струился справа на ее плечо золотистый свет; кто-то еще подходил к картине, и уходил, а я все стоял, мне почему-то казалось: вот-вот, еще мгновение, еще какая-то доля секунды, и женщина оживет, опустит глаза и посмотрит на меня… Фотография Эльзы была у меня с собой. Я достал ее… Странно — прежде, когда я смотрел на репродукции этой картины, мне казалось, что есть сходство в лицах Инесы и Эльзы, стоило бы Инесе улыбнуться, и она выглядела бы так же, как на фотографии Эльза, но сейчас это сходство разрушилось, у Эльзы были совсем иные глаза, они не молили в покорности небо и не ждали вознесения, а, несмотря на улыбку, были усталыми, и лицо ее не было таким гладким и нежным, как у Инесы, а запавшее, изможденное голодом и страданиями, но все же нечто неуловимое объединяло этих двух женщин, я не мог разгадать, что же именно, как разгадал Отто Штольц, я только стоял и думал: есть повторимость через века и эпохи не только на лицах, но и в характерах и судьбах людей, и, может быть, в этом заключена вечность…