А потом мы сидели с Максом в мягких креслах экспресса, за окнами мелькали уютные, чистенькие городки в густой и веселой зелени, потом пошли горы, укрытые аккуратными лесами, с синими речками, водопадами хрустальных ручьев, и это движение за окном напоминало длинный рекламный фильм из тех, что делают для привлечения туристов. Макс взял с собой в дорогу несколько журналов и основательно погрузился в их чтение; я перелистал два из отложенных им — это были информационные бюллетени по строительству, один финский, но на немецком языке: насколько я понял, в нем шла речь о приспособляемости жилых помещений к природному пейзажу, там было несколько иллюстраций, очень красивых; другой журнал был посвящен разнообразным видам железобетонных конструкций. Макс читал их с большим удовольствием. Он сделал перерыв в чтении всего один раз.
— Пойдем перекусим, — пригласил он меня.
Вагон-буфет был по соседству, здесь торговали пивом, сосисками, колбасами, различными бутербродами, завернутыми в целлофан; сидячих мест, как в наших вагонах-ресторанах, не было, и люди стояли у высоких столов. Но и во время этого перерыва Макс не разговорился. Мы вернулись к себе в купе, и он, закинув ногу на ногу, опять принялся за свои журналы: тут я подумал, что и Отто Штольц был таким же: ведь мог он сидеть часами из вечера в вечер в своей комнате в Минске и самозабвенно читать книги об автомобильных моторах; судя по его записям, это приносило ему немалое удовольствие. Есть люди, глубоко влюбленные в свое дело, они заняты им всегда, а профессиональный язык книг, часто не доступный имеющим иные специальности, звучит для них с особой музыкальностью. Пожалуй, не только Штольц, но и отец принадлежал к такому разряду людей.
Я вспомнил о нем, о Юрии Сергеевиче Сидорове, сидя в кресле раскачивающегося от скорости экспресса, мчавшегося по немецкой земле, и задумался над тем, как он нервничал, когда я занялся вплотную историей Отто Штольца. Неужели в нем всерьез могла возникнуть и утвердиться мысль, что мое путешествие в прошлое, а затем в эту страну, к людям, которые должны зваться моей родней по крови, может каким-то путем отторгнуть меня от него? Может быть, действительно существует тайная и могучая сила, именуемая зовом крови? Ведь человечество за историю своей культуры накопило множество легенд о разобщенных силой рока детях и их родителях, неизменно в этих легендах наступал момент, когда повзрослевшие дети, как бы осененные свыше, возвращались под родительский кров или же узнавались отцами или матерями, и достаточно было краткого мига встречи, как рушились все барьеры, разделяющие их, и торжествовало единородство. Опять легенды… Можно не верить в них до поры до времени, но когда реальность ставит тебя в ту же ситуацию, что изложена в них, то влияние легенды вдруг оказывается сильнее рационального мышления и побеждает как суеверие. Да, у отца было время все обдумать, и все же он не исключал, что зов крови может вырвать меня из одной среды в другую. Отец напомнил мне об этом еще раз перед тем, как я вылетел в Берлин.
Когда я вернулся из Минска, Вера была уже дома, она поселилась с дочкой, которую назвали Надей, — мне это понравилось, — в отцовской комнате, и все в нашей квартире сразу изменилось. Таких перемен в отце я не предполагал, он раза два, а то и три в день заезжал с завода на служебной машине домой и привозил для Веры то фрукты, то еще что-нибудь из еды и подходил на цыпочках к детской кроватке, хотя крохотная Надя еще не слышала, и спрашивал шепотом Веру:
— Ну, как она?
Вера смеялась:
— Вот уж не думала, что из тебя выйдет сумасшедший папа. Ты что хочешь, чтобы она росла по часам? Честное слово, тебе кажется, что она завтра заговорит.
— Конечно, а почему бы и нет? — отвечал отец.
— Но ведь ей всего девять дней.
— А ты что думаешь, это не возраст?
По вечерам он включал стиральную машину, запускал в нее партию пеленок, а потом гладил их.
— Если пойдет так дело дальше, — смеялась Вера, — то ты из главного инженера превратишься в квалифицированную няню. Это нерентабельно.
— Когда речь идет о младенцах, все рентабельно, — отшучивался он.
Курить свою трубку он выходил на балкон.
— Придется кончать с этим делом, — сказал он мне. — Для девочки это вредно.
Все-таки удивительно, как может преобразиться усатый, здоровый мужик с рождением ребенка, очевидно, не только материнство, но и отцовство довольно сильная штука. Но вот что меня удивило: вместе с этим чувством в нем возникло, а может быть обострилось другое — страх смерти. Прежде он никогда со мной не говорил об этом, а тут, когда мы стояли с ним на балконе и курили, он сказал: