— А сейчас сообразил?
— Сейчас сообразил. Теперь уж точно знаю, что пойду в юридический.
— Судить людей хочешь?
— Не судить, а помогать жить.
— Всем не поможешь, — вздохнула она и так зябко поежилась, что ему стало по-настоящему ее жаль.
Они сидели, пока всплывало слева из океана солнце. Семен много раз видел, как это происходит, но не было еще такого, чтоб один восход повторял другой: или волна в океане изменится и будет другое преломление лучей, или поменяется рисунок облаков, или полосы тумана, — тем и хороши эти восходы, что они такие разные. Сейчас солнце поднималось шаром и вдруг раздвоилось, словно от него отскочил красный диск, обнажив на самой поверхности густо-оранжевую глубину, это длилось самую малость времени, точно и не определишь сколько, а потом уж солнце сверкнуло над океаном. Отлив шел быстро, обнажая широкое пространство влажного песка, и на нем сверкали мокрые раковины мидий, гребешка, черные ежи и длинные янтарные стебли морской капусты; прошло еще немного времени, и по этому песку, плотному, как асфальт, промчалась у самой кромки белой пены грузовая машина, за ней другая — шоферы острова любили мчаться по утрам этим путем, на нем нет ни колдобин, ни пыли.
— Мне через час на смену, — сказала Ирина. — Вот и ночка прошла.
Он взял ее за руку, поднял, и они пошли к дому, постучали в окно, оно распахнулось, и высунулся Гоша в майке, посмотрел вопросительно.
— Пора, — сказал Семен. — Пока в аэропорт доберемся…
Гоша подумал, почесал голову, потом виновато сказал:
— Ты, Сеня, дуй, я догоню. Рано так все равно не будет самолета. — И захлопнул окно.
Ирина засмеялась и сказала:
— Я тебя провожу, Сеня, если можно.
— Конечно, можно, — сказал он.
Они дошли до КПП; ребята, увидев Семена с девушкой, не удивились: наверное, это было обычным, когда солдат покидал остров, чтоб его провожали. Ребята остановили первую же грузовую машину, идущую на морскую сторону, забросили за борт чемодан. Ирина стояла у обочины, Семен подошел к ней, и она сказала:
— Ты бы мне хоть адрес свой дал, — может, буду в Москве, захочу тебя увидеть.
Он вынул записную книжку, написал ей адрес и, когда протягивал листок, заглянул в глаза — такая в них стояла тоска, что Семен не сдержался, привлек Ирину к себе и сильно поцеловал в губы.
— Ну вот, — вздохнула она, и на глаза ее набежали слезы. — Зачем же сейчас?
Ребята из КПП молча смотрели на них.
Семен ехал в кабине, машина петляла по дороге, которая поднималась все вверх и вверх, чтобы преодолеть перевал, мимо густых зарослей низкорослого бамбука, мимо кедрача и ельника, мимо огромных, с трехметровыми листьями лопухов, под которыми можно вдвоем спрятаться от дождя, мимо всего этого пышного раздолья, он смотрел на него и думал теперь не о заставе, не о том, что ждет его впереди, а об Ирине, жалел ее, и было грустно, что прошла эта ночь и они расстались; может быть, нужно было задержаться на острове, как Гоша, ведь кто знает, не упустил ли он чего-то важного для себя.
Ему повезло в аэропорту, прождал он только час и улетел. Гоша так и не догнал его, самолет оказался прямым на материк, без захода в Южно-Сахалинск, потом Семену предстояла пересадка. Но вот тут-то он и застрял. По правде говоря, это не очень огорчило, спешить особенно было некуда, и он еще не знал, что ждет его дома: отец, пока Семен служил, женился, а кто она, эта мачеха? Она прислала Семену три коротеньких письма, вложенных в отцовские, и фотоаппарат ко дню рождения. Как они еще поладят, неизвестно…
Когда Семен встал и обулся, Николай вернулся в комнату, хмуро посмотрел на него и сказал:
— Послушай, солдат, будь добр, на-ка пятерку, сгоняй за поллитровкой.
Конечно, Семену это не понравилось, и он ответил:
— Бегите, дядя, сами, я вам не посыльный.
Тогда Николай посмотрел на него очень серьезно, улыбнулся и сказал:
— А ты молодец. Это хорошо.
Конечно же это случайность, что семеро разных людей оказались вместе в одной комнате, каждый из них мог бы попасть в любую другую группку, которые собрались в аэропорту, мог очутиться в кресле, или на полу вокзала, или в одной из палаток, которые были разбиты в парке, и там бы повстречался с иными людьми и, может быть, стал свидетелем иных событий, но подспудный смысл их остался бы тот же: они порождены ожиданием; ведь это только кажется, что оно пассивно, в нем есть всегда своя глубинная жизнь, как есть она в любой форме существования, стоит только приглядеться, напрячь зрение и слух, и тогда не столь уж трудно будет ее обнаружить.