Дождя не было, но над всем пространством вокруг барака висел рваный туман, из него сыпалась мелкая, не видимая глазу морось, но не колючая, а мягкая, парная, и оседала на лице и руках. Даль не проглядывалась, не видно было ни здания аэровокзала, ни зимней гостиницы. Танцырев взглянул на часы, было восемь по-местному, это значит — в Москве только час ночи, звонить туда нельзя, он поднимет с постели Нелю, а она и без того плохо спит в последнее время, стала принимать снотворное; можно заказать телефон клиники, но что это даст? Внезапно Танцырев почувствовал тоску. Хочешь не хочешь, а придется день провести в этом бараке, — если верить диктору, то есть какая-то надежда, глядишь, и в самом деле часам к двум произойдет перемена в погоде, — но тут же он вспомнил вчерашнего бородача. Все-таки он моряк и кое-что понимает. Оставалось только ожидание, и больше ничего.
Он нашел умывальник неподалеку от угла барака — длинная труба, приколоченная к доске, и на ней с десяток кранов. Пока умывался, вернулся мыслями к соседу слева: где же все-таки они встречались? Не мог себе простить, всегда гордился отменной памятью, много раз поражал сотрудников, называя по имени не только тех, кого когда-то оперировал, но и их родных, а тут вдруг заело. Он попробовал себя успокоить: ладно, есть время, еще можно вспомнить.
Когда Танцырев вернулся в комнату, здесь произошли перемены: солдат поднялся и сидел на своей койке, он весело оглядывался вокруг, будто вся эта комната была для него полнейшей неожиданностью, лицо его не казалось сейчас таким цыплячьим, как во сне; девушки не было, и соседка ее еще не вернулась; темно-рыжий стоял у окна и курил; сосед слева лежал по-прежнему, уставившись в потолок, и, суеверно взглянув на него, Танцырев огорченно подумал: «Нет, не могу вспомнить».
Танцырев натянул на себя белую сорочку, брезгливо отметив, что на манжетах появились темные пятна, запасной рубахи не было — проклятый чемодан! — да, вырядился он в дорогу, как последний пижон, еще этот галстук-бабочка в белый горошек. Но тут он, пожалуй, не виновен, офицеры устроили такие проводы, что иначе он и не мог одеться, они сами были при полном параде, да к тому же Танцырев был уверен, что через девять часов «ИЛ-62» доставит его в Домодедово. Когда он поднимался по трапу, была отличная погода. «Может быть, можно купить здесь какую-нибудь рубашку попроще».
Темно-рыжий повернулся к нему, быстро, оценивающе взглянул из-за толстых стекол очков и сказал:
— Извините, вы не в курсе — где тут завтракают?
В голосе прозвучали приглашающие нотки, нечто вроде: «Не составили бы вы компанию?..» — и Танцырев подумал: «Ну что же, одному ведь скучно» — и ответил:
— Поищем — найдем.
— Отлично, — кивнул тот и, подойдя к кровати, деловито взял свой плоский портфель-чемоданчик.
Танцырев еще раз взглянул на соседа слева и тут же отчетливо вспомнил, где видел эти глаза: вот так долго, мучительно долго смотрели они с экрана. «Ох ты черт, да это же Воронистый! — ахнул Танцырев и сразу почувствовал облегчение. — Вот в чем дело! — радостно воскликнул он про себя. — Как же я сразу-то не узнал?» И понял, почему это произошло: он никогда не видел этого актера в жизни, а только на экране или на сцене, да и невероятным могло показаться, что именно Воронистый, актер, которого ом любил, окажется здесь, в бараке, его соседом.
— Сколько сейчас времени? — спросил Воронистый.
Да, это был именно он, теперь уж сомнений не оставалось, в комнате прозвучал его голос, особый, раскатистый, ему сразу стало тесно в помещении, он заполнил собой все пространство меж четырех беленых стен.
— Половина девятого, — с готовностью ответил Танцырев.
Воронистый помотал головой, морщась при этом, словно пытался отделаться от головной боли.
— Закурить у вас не найдется? — попросил он.
Танцырев начал шарить по карманам, но темно-рыжий опередил его, протянул пачку «Кента». Воронистый торопливо закурил, и тогда Танцырев спросил участливо:
— Плохо себя чувствуете?
Но актер не ответил, болезненно поморщился и выпустил длинную струю дыма.
— Я подожду вас на крыльце, — нетерпеливо сказал темно-рыжий.
— Нет, нет, — ответил Танцырев, — я иду…
Перепрыгивая через мелкие лужи, пробираясь по дощечкам и камням, кем-то заботливо положенным в наиболее трудных для перехода местах, они дошли до парка; с высоких деревьев капало, туман держался в их вершинах, на одном из газонов разбиты были две палатки: одна оранжевая, другая ослепительно синяя, — наверное, их поставили туристы, — в синей надрывался транзистор.