Николай свесился, друг его свесился, и оба увидели, что Валька, лежа на грядке молодого салата, идеально изобразила собою посадочный знак - букву "Т", но не на животе, как положено, а на спине, и не по инструкции, падла, разведя ноги!
От восторга и благодарности Колька качнул над ней плоскостями, что на такой высоте было не сделать и Чкалову, и всколыхнул воздух всей улицы, так что качнуло и Василь Гаврилыча, и Василь Гаврилыч, как птица, поймавшая ветер, для равновесия замахал руками. От воздушной волны накренилась верхушка березы, и птенцы в скворечнике с породителями своими перекатились и смешались кучей. Мгновенно контуженный шмель ужалил ни в чем не повинную, но уже на все согласную мальву, жито на картинках мультипликатора вовсе полегло, а Софья Петровна, как раз торжественно и невозмутимо входившая в ворота, охнула и пригнулась от ветра, как хлеба на рисунках мужа ее сестры, а когда выпрямилась, сделалось видно, что поднятые вихри смели с ее носа муку, и он стал голый и пористый, хотя несуразным и большим остался.
И она увидела раскинувшуюся Вальку в белых полусъехавших частях самой распоследней на женщине одежды. Садись, пилот! разрешено! на! бери! ну пило-о-от же! - взывало Валькино тело к уже опустевшим небесам, с которых теперь где-то вдалеке свисал стрекот набиравшего высоту летательного аппарата У-2, ведомого летчиком Николаем, которому опять, как всегда и как это еще не раз будет, не хватило времени натешиться одуревшей Валькой.
К сожалению, летательное средство не было оборудовано даже зачаточной в те времена аэрофотосъемкой, а имейся на нем какая-нибудь нынешняя электронная чертовщина, она бы наверняка распознала, заложив в компью-тер Валькино чрево, что в чреве этом заготовлено все для будущих Колькиных детей: сперва для Верки, потом для Темки, потом для Петьки, потом для Кольки, потом для Лидки.
Заодно бы разведала она, что в рассказанном эпизоде участвовали, что ни говори, но две девственницы. Одна - Валька, она же честная! Она сохраняет себя для Николая и сохранит. Вторая - Софья Петровна, сохранявшая себя неизвестно для кого и гордо шествующая в свое смрадноватое жилище.
Она прошла мимо Василь Гаврилыча, уже обретшего остойчивость, а тот сказал:
- Как вы полагаете, любезная Софья Петровна, а не по касятэльной ли к земному хоризонту пролетел этот аероплан?
- Хотя это уже не планиметрия, но искучительно по касятэльной!
Вы заметили, что они одинаково приятно выговорили слово "касятэльная"? А всё потому, что их скворечники находились когда-то не так уж и далеко друг от друга; не далее, чем, скажем, город Сумы отстоит от Полтавы или чем городок Бершадь от города Тульчина.
Разговор с Василь Гаврилычем Софью Петровну, как всегда, несколько смутил, тем паче что она была голая, то есть с необвалянным в муке носом, и очень этого стеснялась. Она вошла в свою комнатенку, за стеною которой в похожей комнатенке работала на оверлоке не обратившая внимания на самолет ее сестра Тойба, отворила створки окна, бывшие величиной с раскрытую тетрадку каждая, и еще раз поглядела на Василь Гаврилыча, который, любезно ей улыбнувшись, стал что-то напевать и с полтавско-тульчинской неохотой собрался потянуться к двуручной пиле.
Потом Василь Гаврилыч попилит.
Софья Петровна поварит суп с клецками.
Потом Василь Гаврилыч рассыплет по распоряжению жены Дариванны корму для кур.
Софья Петровна все еще будет варить суп с клецками.
Потом Василь Гаврилыч обязательно сходит на колонку по воду.
Софья Петровна все еще будет варить на керосинке суп.
Василь Гаврилыч посидит себе и попоет.
Софья Петровна сходит на колонку и принесет воды.
Потом Василь Гаврилыч после напоминания Дариванны начнет ходить на колонку и таскать воду, и поливать огород, с которого давно уже ушла Валька, намерившаяся пойти на танцверанду Останкинского парка, где, сохраняя верность Кольке, танцевать не станет, а будет стоять возле еще довоенной таблички "Танцовать стилем "линде" строго запрещается!" и разглядывать танцующих. Она будет зырить, оставаться верной Николаю и завидовать.
Софья же Петровна поставит заплату, которая из-за сложностей кроя этого места всегда выходит пузырем.
Потом стемнеет. Вернется Валька. Дариванна, мать ее, обзовет Вальку, дочь свою, потаскухой, а Василь Гаврилыч, сидя у черной тарелки радио, сперва будет слушать незабываемое по своей кретинской удали пение Бунчикова и Нечаева, потом судьба вознаградит его дуэтом Одарки и Карася из оперы Гулак-Артемовского "Запорожец за Дунаем", а потом он долго и сочувственно станет переживать, как товарищ Молотов стойко и неуклонно, неколебимо и неуступчиво, несмотря на происки поджигателей войны, четко и недвусмысленно проводит миролюбивую и последовательную политику, как мирную, так и оборонную, как защищая, так и отстаивая.
Софья Петровна тоже послушает радиофикацию, и ее взволнует песня "А ну, девчата, взгляните-ка на нас!" Ей слышится, что поют: "А ну, девчата, взглянитек-ананас!" И этот "взглянитек-ананас" получается непозволительно грубым намеком на что-то отвратительное, как подмеченные ею рыжие волосы на руках ее единственного ухажера, после чего ему было отказано приходить в дом, так как, по ее словам, "она чуть не пошла рвать". А поскольку Бунчиков с Нечаевым по целым дням одну эту песню и горланят, то "взглянитек-ананас" с наглым постоянством присутствует в ее жизни, и она всякий раз опасливо оглядывается, не заметил ли кто ее смятения, но Тойба гонит норму на своем оверлоке и еще на многих надомных машинах, и знает что делает.
Затем Софья Петровна слушает дуэт Одарки и Карася и предполагает, что Василь Гаврилыч обязательно воспроизведет ей завтра где-нибудь на дворе или на улице несколько самых лучших оперных фраз.
С неослабевающим интересом слушает она об усилиях товарища Молотова, самоотверженно отстаивающего одну шестую часть суши первого в мире социалистического государства от врагов, как внешних, так и внутренних. Часто повторяемые теперь слова "внутренние враги" Софью Петровну не слишком озадачивают, хотя на травяной улице, на всем ее стометровом протяжении, многие от этого выраженьица скучнеют.
Потом становится совсем темно, и все укладываются спать.
Дариванна, одетая в бязевую ночную плиссированную рубашку, пыхтя взгромождается на постель, где сдвинулся к стене напевающий дуэт Одарки и Карася Василь Гаврилыч, тушит огонь и повелительно протягивает руку к "взглянитеку-ананасу" своего супруга, но, ничего особенного там не обнаружив, сварливо шипит: "Исть, паразит, больше не получишь!"
"Можэ выду, можэ выду на дороху..." - слышит, засыпая, в собственных ушах Василь Гаврилыч, и ему начинает сниться, что Вячеслав Михайлович Молотов последовательно и неуклонно просит представителя УССР на Генеральной Ассамблее Гулак-Артемовского поручить лично Василь Гаврилычу окопать Ассамблею от внешних врагов хорошею канавою и недвусмысленно запереть ворота, при этом обязательно и предварительно поставив на повестку дня уважаемую Софью Петровну.
Долго, конечно, не засыпает одинокая, как само одиночество, Софья Петровна.
Долго-долго - целых пять минут! - не может уснуть Валька...
Налеты Николая продолжаются. В эскадрилье только и разговору о загорающей невесте. Некоторые даже отваживаются и без Николая слетать на нашу улицу, но безнадежно запутываются в ориентирах курятников, долговязых подсолнухов и просушиваемых на солнце перин, а пройти надо всем этим хламом на бреющем полете, чиркая колесами по голубятням, никто даже и не рискует, ибо только ошеломление молодой любви может вдохновить человека на такие выходки в летнем воздухе. Разве что один раз кто-то сообщает, что видел какую-то тетку с белым носом, - не твоя ли это, Коль?.. А?..