Впереди показался лоцманский катер. На борту катера три человека: французы — лоцман и врач и африканец моторист. На французах короткие белые рубахи навыпуск и (здесь мы с Володей удовлетворенно переглядываемся) шорты. Французы улыбаются, и эта улыбка передается и нам. Африканец высокого роста, прекрасно сложен. Его абсолютно черная кожа отливает на солнце синеватым блеском. На нем яркий цветастый костюм и круглая шапочка. Он тоже улыбается и приветливо машет рукой. Сверкают ослепительно белые зубы. Итак, уже при первой встрече с тремя жителями Дакара на нас повеяло теплом.
«Успенский» вошел в порт Дакара. Со всех сторон нас окружали причалы, громадные краны, стоящие у причалов корабли. Лоцман повел «Успенского» к свободному пирсу. Причал асфальтирован и необычайно широк. Там нас уже поджидали портовые власти и рабочие. Пока шла швартовка, мимо нашего корабля проплыло несколько небольших катеров. Африканцы в красочных одеждах приветливо махали руками.
Когда швартовка была окончена, по трапу на «Успенский» поднялись представители портового начальства и фирмы, у которой мы собирались запасаться горючим, агент по снабжению продуктами (так называемый шипшандлер), полицейский офицер. Все они были французами. Вслед за ними пришли африканцы: портовые рабочие, служащие таможни, полицейский. И французы и африканцы приветливо улыбались. Каждый из них, вступая на палубу, произносил по-русски «здравствуйте», «добрый день» или «доброе утро». Чувствовалось, что больше по-русски они не знают ни одного слова.
Но вот на палубу поднялся невысокого роста очень симпатичный на вид парнишка, на котором был простой рабочий костюм. Он знал на три русских слова больше других. Хлопнув по плечу кого-то из наших ребят, он произнес такое близкое нам слово «товарищ». А через минуту, обратившись к другому, четко проговорил: «хороший парень!» Это было очень трогательно. Хотя знания Сари — так звали этого паренька — в русском языке этим и ограничивались, но и сказанного было достаточно для того, чтобы показать, как он относится к нам. Сари вытащил из кармана бумажник и показал нам его содержимое: в нем лежала советская открытка, фотография, на которой Сари был снят с моряками какого-то нашего корабля, советский рубль.
Пока начальство вело деловые разговоры, наши ребята обступили портовых рабочих-африканцев и по-английски начали расспрашивать обо всем, что могло нас интересовать. Кроме Сари немного по-английски говорили еще три-четыре африканца. С остальными разговаривали при помощи жестов. Люди быстро нашли общий язык.
На судне царила сердечная атмосфера. Рабочих пригласили в столовую команды и угостили обедом. Вместе с ними ели и наши моряки. Африканцы всем своим видом показывали, что очень довольны. Они не привыкли к тому, что с ними обращаются, как с друзьями.
После обеда на палубе защелкали затворы фотоаппаратов. Фотографирование шло в различных сочетаниях: по двое, по трое, целыми группами. От полноты чувств наши ребята и африканцы обнимали друг друга; мы подарили им открытки с видами Москвы. Неожиданно на палубе появился молодой парень в широкой национальной одежде. В руках у него было два тамтама, вырезанные из ствола дерева кола и обтянутые верблюжьей кожей; на них был нарисован нехитрый узор. Тамтамы — это живой пульс Африки, именно так о них пишут чешские путешественники Зикмунд и Ганзелка. Эти своеобразные барабаны сопровождали африканцев в их походах и танцах, с помощью тамтамов на далекие расстояния разносились из селения в селение вести. Самбо — так звали молодого африканца — протянул тамтамы Володе и мне. Мы не знали, как отблагодарить его. Володя подарил ему свою авторучку, я принес из каюты альбом фотографий Крыма. Теперь в свою очередь растрогался наш африканский друг. Он вытащил откуда-то свою фотографию: Самбо был снят на фоне своей деревенской хижины (он объяснил, что жил раньше в деревне). Фотография присоединилась к тамтамам.
Тем временем в открытом автомобиле привезли на «Успенский» апельсины и бананы, картофель, консервы и другие продукты. Мы хотели сфотографировать старого седого рабочего, приехавшего с продуктами, но он наотрез отказался. Сари объяснил нам, что некоторые африканцы (преимущественно пожилые) считают фотографирование дурной приметой; они уверены, что обладатель фотографии приобретает власть над человеком, изображенном на ней.
От пирса к борту «Успенского» рабочие английской нефтяной компании «Shell» протянули толстые шланги. Началась перекачка топлива в бункера нашего судна. Мы обратили внимание, что огромные баки с горючим, находящиеся на территории порта, принадлежат разным фирмам. Здесь были нефтехранилища фирмы «Shell», на баках которой изображена раковина морского гребешка, американской фирмы «Mobil» (эмблема фирмы — крылатая лошадь) и многих других. Баки различных фирм стояли рядом. Такую картину можно наблюдать не только в Дакаре, но и в других зарубежных портах. Компании по всему миру конкурируют между собой.
Наступила долгожданная минута: команде «Успенского» разрешили выход в город. До центра Дакара было не менее шести километров, но мы решили пройти их пешком. С одним из крупнейших во всей Западной Африке городом хотелось ознакомиться подробно.
Вначале путь наш пролегал через порт. Не менее четверти чаеа выбирались мы с его громадной территории. У выхода из порта высокий африканец полицейский отдал нам честь и указал, куда нужно идти. Мы оказались на одной из улиц пригорода Дакара. Раскаленный асфальт обжег нас горячим дыханием, в воздухе стоял резкий запах газолина. По шоссе мчались грузовики. По обеим сторонам дороги росли деревья; мы старались не выходить из их тени. Чем ближе к центру, тем больше навстречу нам попадалось людей, преимущественно африканцев. На мужчинах и женщинах были широкие свободные одеяния ярких расцветок, спадавшие с плеч наподобие туник. У многих женщин на головах возвышались большие корзины. Французы были в легких белых рубахах и узких брюках или шортах. Очень короткие шорты были и на многих француженках. Это казалось непривычным для нашего глаза, но трудно придумать более легкую и удобную одежду в жарком климате, чем эта.
На улицах было много мусора: обрывки бумаг и прочий хлам усеивали дорогу и тротуар. Особенно грязно возле домов. Впрочем, назвать то, что мы видели, домами можно лишь с большой натяжкой: вдоль улицы тянулись жалкие тростниковые и дощатые лачуги, возле которых сидели владельцы этих жилищ. Возле каждой такой хижины находилось по пять-шесть человек. Здесь были молодые мужчины и женщины, старики, дети, ползавшие в пыли и грязи. Судя по всему, хозяева лачуг не имели постоянной работы. Иногда попадались люди, лежавшие прямо на тротуаре. Особенно ужасно было одно жилище — деревянный ящик, похожий на собачью конуру, возле него расположилось несколько человек. Нельзя было без боли смотреть на эту картину. Особенно жалко было детей. Удивительно забавные, с милыми, смышлеными личиками, они казались брошенными на произвол судьбы.
За пригородом последовал обширный район, застроенный скучными двухэтажными домами. Здесь также живут африканцы, правда условия жизни гораздо лучше, чем на окраинах, но, судя по громадному количеству народа на улицах, скученность и здесь очень большая. Мы проходили через базар. Большинство торговцев сидело на земле. Тут же, нередко прямо на земле, лежали товары: плоды кола, сладкий картофель, бананы. Многие торговцы спали. Не видно, чтобы торговля шла оживленно, народу же толпилось столько, что протиснуться сквозь него можно было лишь с большим трудом.
Чем ближе к центру, тем оживленнее становилось движение. Автомобили неслись с такой бешеной скоростью, что, как нам показалось, попасть здесь под машину гораздо легче, чем не попасть. Улицы сравнительно узки. Вероятно, из-за бешеного движения полицейские-регулировщики (все они африканцы) стоят посередине перекрестков на полутораметровом возвышении. Здесь они чувствуют себя в относительной безопасности.
Найти дорогу к центру нам было довольно трудно. Я спросил по-английски встречного сержанта француза, как пройти к центру. Он выслушал меня очень внимательно и затем что-то долго объяснял по-французски. Мы любезно раскланялись, но было ясно, что ни он, ни я совершенно не поняли друг друга. По-французски никто из нас не говорил. Жители Дакара (за исключением связанных с портом), в том числе и французы, почти ни слова не понимали по-английски. Больше приходилось объясняться жестами и доверяться собственной интуиции.