Раньше городок назывался Уэйлз-Энд[7] как дань первому источнику доходов. После кораблекрушения, которое до сих пор служит поводом для приключений смелым дайверам, сочли, что старое название города приносит неудачу, и сменили на более нейтральное – Розмаунт. Роз, правда, и теперь здесь не много, зато холм за городом с натяжкой все же можно назвать горой.[8]
Маленькая такая. Горб на теле земли.
В старые времена Бостон был далеко, словно в другом мире. Да и сейчас многие жители предпочли бы не видеть ни его самого, ни его влияния. Появление автомобиля изменило Розмаунт, как оно изменило и Америку в целом. Пятьдесят минут езды, и любой рыбак из Розмаунта становился гостем большого города.
Практичные граждане Розмаунта видели в этом перемены к лучшему. Диверсификация местной экономики рассматривалась как ключ к выживанию в меняющемся мире. Ведь рыба была единственным элементом индустрии Розмаунта, а всем известно, что рынок потребления, а соответственно и сбыта рыбы, сокращался.
На самом деле, полное представление о мнении горожан по поводу рыбного рынка и кто виноват в его плачевном состоянии – в разное время это были японцы, канадцы, правительство, глобализация в зависимости от того, откуда ветер дует, – можно получить в пивной «Мерри Уидоу», что в старом городе. Если времени, конечно, не жаль.
Несмотря на то что город небольшой, народ в нем живет достаточно разношерстный. Старые горожане и вновь прибывшие, рыбаки и мастера – одним словом, классовое расслоение общества налицо.
Старые здания, особенно частные дома, подновили, а то и вовсе отреставрировали толстосумы, понаехавшие в город. Старожилы, не стесняясь, называют таких «буржуями». Новоселы в староанглийском городке видят лишь старомодный лоск. К несчастью, работая в большом городе, они так и не смогли понять негативного к себе отношения со стороны местных.
А местные, преимущественно рыбаки, просто изо дня в день ведут борьбу за выживание с современным бизнесом и его законами. Они не привыкли раскрашивать свои лодки в яркие цвета или вешать льняные занавески на окна своих старых домов. У них нет времени засаживать палисадник настурциями или встречать каждого любопытного гостя как старого друга. Они старомодны и прямолинейны, они такие, какие есть, и не привыкли беспокоиться о том, как выглядят и какое впечатление производят.
Социальные различия между этими двумя группами настолько заметны, что никак не способствуют примирению. Впрочем, летом, когда доходы с рыбалки растут, напряжение не так заметно. Старожилы ворчат по поводу понаехавших туристов, но чаще про себя. Все чаще и чаще «туристов» берут на борт, чтобы показать китов или свозить с аквалангами к месту кораблекрушения, а лодки загружают чем угодно, только не сетями с серебристой рыбой.
Есть и те, кого нельзя отнести ни к тому, ни к другому лагерю. Коксуэллы и Салливаны относились именно к таким семьям. Может, именно это сблизило нас с Ником. Мы никогда не общались с детьми из того или иного социального пласта.
Коксуэллы считались скорее старожилами в силу если не рода занятий, так времени заселения. На рубеже веков мой прадед купил землю. Тогда модно было вкладывать деньги в пригородные коттеджи у моря. Семейная легенда гласила, что прадед не хотел тратить деньги на восстановление «Грей Гейбл», хотя дом достался нам от местного доктора и находился в плачевном состоянии. Однако он был слишком мал для амбиций моей прабабушки. Она не желала слышать никаких доводов, она была сражена домом, видела, каким он должен быть, и перечить было бессмысленно.
Хотела бы я с ней пообщаться.
Генри Коксуэлл, будучи преуспевающим бостонским адвокатом, имел достаточно денег, чтобы раскошелиться на блажь жены, несмотря на легендарную жадность. Впрочем, у них было четверо детей, так что нельзя назвать их брак неудачным.
Именно мой отец из всех потомков переехал за город на постоянное место жительство. Его пугали перемены шестидесятых и то, как они могли сказаться на трех его сыновьях подросткового возраста. В его представлении жизнь маленького городка, свежий воздух и мандат республиканца со стажем решали все проблемы. Мама всегда ненавидела старый дом, но с ее мнением никто не считался.
То, что мамин голос никогда ни на что не влиял, замечала, казалось, только я. Стоит ли говорить, что она никогда не роптала, во всяком случае, в моем присутствии. Впрочем, я думаю, и мать, и отца это устраивало, как бы дико ни казалось это мне самой. Может, мама была из той эпохи, когда женщины и не думали бороться за свои права. Однако растущий год от года расход хереса в доме говорил об обратном. Одним словом, мои родители являлись этаким плакатом о том, какой не должна быть супружеская жизнь.
В этот раз я не свернула к родительскому дому. Я, признаться, испытала чувство вины и потому решила вовсе не говорить им, что была в Розмаунте. «Грей Гейбл» стоит в старой части города, там, где каштаны в три обхвата, а у каждого дома припаркован новый спортивный автомобиль рядом с развалюхой похлеще моего Зверя, как напоминание о другой эпохе.
Вместо этого я поехала в другую часть города, которую называла не иначе как «неверной», где «новые деньги» воздвигли большие дома. Именно там инвесторы, вкладывающие деньги в китобойные суда, и купцы колониальной эпохи застроили побережье домами, которые занимали не один акр земли и окнами выходили всегда на море. Именно там люди, сделавшие состояние в двадцатых, построили свои особняки, которые вскоре с тем же успехом продавались с торгов. И именно здесь – хотя и ближе к магистрали – выросли пригороды, когда Розмаунт окончательно стал тем, чем он стал – бедным городком под боком у мегаполиса.
Именно там обосновались Салливаны. На самом деле они перебрались туда всего чуть-чуть позже моей семьи, но история скрывает, как они вживались в среду и где жили до этого.
Дом Салливанов казался пережитком, словно его перетащили из района старожилов. Все в городе знали, что дед Ника купил дом у мошенника с дурной репутацией, который умер, проматывая свое неизвестным путем нажитое состояние. Несмотря на скоропостижный конец мошенника, его супруге пришлось продавать дом, чтобы оплатить похороны. Имя его стерлось в истории, Салливаны затмили славой прежних владельцев.
В городе не было ни единой души, кто не высказался бы по поводу того, как предки Ника сколотили состояние. Во времена «сухого закона» они нелегально торговали алкоголем.
Дом располагался на самом видном месте самой большой улицы. Не заметить его было просто нельзя. Порой даже казалось, что вся улица – это лишь подъезд к дому Салливанов. Дом был из кирпича – еще один повод для недовольства местных, дома которых были сплошь из досок, – и башен у него было столько, что казалось, место ему по другую сторону Атлантики.
Я лично слышала, как один кровельщик назвал дом Салливанов «нечистых рук делом». Сам он, впрочем, неплохо поработал над их крышей и, я уверена, послал посмотреть на дело собственных рук не одного перспективного клиента.
Однако было в доме что-то заслуживающее уважения, несмотря на дурную славу его обитателей. Какая-то зловещая аура витала над ним. Ведь не зря же дети подзадоривали друг друга, боясь позвонить в дверь Люсии в ночь на Хэллоуин. И не зря они бежали со всех ног прочь, если она подходила к двери.
Я лично, даже повзрослев, не могла смотреть на дом без страха. Вот и сейчас я чувствовала его молчаливое неодобрение, когда подъехала к тротуару и выключила двигатель. Утро звенело в ушах тишиной. Я колебалась: на таком расстоянии смерть Люсии казалась вполне реальной.