Шумилов и я стали возле авиетки и не подпускали к ней никого из карабинеров и наземных специалистов аэропорта. А французский летчик под нашей охраной устранял неисправность. Неподалеку в шезлонге сидел начальник полиции и, обхватив руками голову, сочувственно наблюдал за происходящим.
Но он был бессилен чем-либо помочь нам и только глубоко переживал наши злоключения. В его крупных коричневых глазах отражалась боль.
И вот мы в воздухе. Курс на Оран. Мотор работает нормально. Взгляды товарищей светятся радостью. Лицо летчика спокойно. Кажется, вырвались!
Высадив нас в Оране, французы уже на трех самолетах снова полетели в Аликанте, и к вечеру 12 марта вся остальная часть нашей группы благополучно присоединилась к нам. Мы сердечно поблагодарили пилотов за братскую помощь и стали собираться в Марсель, чтобы продолжить через Францию путь в Советский Союз. Однако комиссар полиции французской Африки обескуражил нас таким заявлением:
- Разрешения на ваш выезд нет, и потому я вас выпустить не могу.
Новое препятствие! Ссылки на то, что прежние группы наших товарищей свободно вылетели из Орана, не помогли. Комиссар, по его словам, руководствовался имеющимся у него приказом держать нас под домашним арестом впредь до особого распоряжения.
Советское посольство в Париже регулярно присылало нам деньги, и мы могли существовать вполне безбедно. Жилище нам предоставили в лучшем отеле города. Питались мы весьма сносно в ресторане при гостинице и терпеливо ждали решения нашей судьбы. В местной буржуазной газетенке появилась провокационная заметка о том, что прибыли советские инженеры, которые заинтересовались Африкой с разведывательными целями. Мы посмеялись над беспардонной ложью убогих писак, и нам очень захотелось прочитать правду о текущих событиях. Кто-то из нашей группы обнаружил, что в Оране продаются советские газеты. С какой же радостью мы набросились на них! Они скрасили наше долгое вынужденное безделье на африканском берегу.
В один из томительных дней домашнего ареста меня вызвала по телефону междугородная станция.
- Алло! Мсье Альфред? С вами будет говорить Франция.
Хорошо, думаю, наверное, из посольства звонят, есть приятные новости. А в трубке раздается родной голос:
- Алло, Альфред, Альфредушка!
- Ты, что ли, Павел?
- Ага, я. Из концлагеря звоню, арестовали меня во Франции.
- Как же ты говоришь из концлагеря, не разыгрывай!
- Честное слово, Альфред! Братья по классу устроили разговор. Сижу вот за колючей проволокой, как в годы гражданской войны. Что делать, не знаю.
- Послушай, Павел, да как ты меня разыскал у черта на куличках, аж в Африке?
- А братья по классу помогли.
- Так вот, Павел, немедленно связывайся с нашим посольством в Париже. Ты же теперь советский гражданин, и Советская власть тебе поможет освободиться из лагеря. Понял? А мне больше не звони, я сам тут сижу под домашним арестом и не знаю, когда выпустят.
- Понял, Альфред. Но каким образом я свяжусь с посольством?
- А братья по классу на что?
- Понял, понял! Большое спасибо, друг!
- До встречи, дорогой, на Родине!
- До побачения, друже!
Разговор взволновал меня. Сколько же испытаний может выпасть на долю одного человека! Мало Науменко перенес в первую мировую войну, после нее в лагерях, во французской эмиграции, в испанской войне и теперь, уже имея советское подданство, мается по прихоти французских реакционеров за колючей проволокой. А мои товарищи по группе, военные советники и переводчики, тоже ведь хлебнули лиха в Испании и раньше, а это лихо все тянется да тянется.
Тридцать шесть дней пробыли мы под арестом в Оране, пока наше правительство не вызволило нас. На американском корабле приплыли в Марсель.
В Париже я узнал, что Павел Науменко освобожден из лагеря, получил паспорта и вместе с семьей уже отбыл в Москву. На сердце полегчало.
Работники посольства рассказали нам, что генерал Франко после нашего отлета в Африку рвал и метал. Диктатор не мог простить администрации Аликанте, что она выпустила нас живыми. А французское правительство во главе с социалистом Леоном Блюмом тоже продемонстрировало свою неприязнь к советским добровольцам, вырвавшимся из лап мятежников. Оно лишило летчиков, спасших нас, воинских званий и французского гражданства. Жестокое наказание! Советское посольство расплатилось с пилотами и возместило им стоимость самолета, разбившегося под Аликанте из-за диверсии предателей Испанской республики.
Как-то ко мне в парижскую гостиницу пришли двое посетителей. Кто такие, думаю. Оказалось, Пальмиро Тольятти со спутником. Был он весел, бодр. Поражение республиканской Испании не лишило его оптимистического взгляда на перспективы революционного движения в Европе. Я рассказал, как мы выбирались с территории, захваченной предателями.
- Натерпелись парни,- произнес он сочувственно.- Ничего, вы же советские, вам еще не такое по плечу! Прощаясь, он вынул бумажник и сказал:
- Я ваш должник, товарищ Альфред. Вот, возьмите, большое вам спасибо. Салюд!
- Салюд, камарадо,- ответил я также по-испански.
Спустя десять дней после приезда в Париж мы выехали в Гавр и сели на советский пароход "Ульяновск". Отплыли, но вскоре причалили к незначительной пристани. Там на борт поднялась Долорес Ибаррури. В крупном порту ей было опасно садиться на корабль, товарищи по партии резонно полагали, что, чего доброго, французские власти в угоду фашистам арестуют ее и передадут на расправу диктатору Франко. Пасионария плыла в СССР инкогнито, но скоро ее узнал весь пароход, популярность ее была очень велика.
19 мая 1939 года "Ульяновск" прибыл в Кронштадт.
Гроза над Родиной
Накануне большой войны
Последний отпуск.- Бои в снегах.-Накопление опыта.- Зарубежная командировка.- Разведка в порту.- Сквозь коричневую Европу
Вернувшись из Испании, я некоторое время привыкал к мирной жизни, к шумной и похорошевшей столице, к спокойному домашнему обиходу.
Отпуск я провел под Ленинградом вместе с женой, Анной Сидоровной. Отдыхали мы славно, от души, как будто знали, что теперь не скоро доведется вот так побездельничать под мирным небом. Ни я, ни жена, ни другие отдыхающие не могли тогда предположить, что прекрасный город, близ которого мы беспечно коротали дни, спустя несколько месяцев окажется в прифронтовой полосе.
По возвращении в Москву я стал работать в одном из управлений НКВД. Жил в семье, ходил на службу по родным московским улицам, любовался столичным блеском и деловой суетой огромного города, вспоминал недавние события испанской войны и замечательных людей, с которыми довелось сражаться в одних рядах.
Передышка была недолгой. Судьба многих моих товарищей - кадровых военных и моя личная складывалась таким образом, что каждый из нас мог бы сказать о себе словами одного из любимых героев Эрнеста Хемингуэя: "Впереди пятьдесят лет необъявленных войн, и я подписал договор на весь срок".
После отдельных военных очагов, так называемых локальных войн, осенью 1939 года разразилась вторая мировая война. Она полыхала вблизи наших границ, и не было никакого сомнения, что рано или поздно советскому народу придется с оружием в руках встать на защиту социализма.
Мировой империализм уже не однажды проверял крепость наших рубежей. Бои у озера Хасан и на реке Халхин-Гол наглядно продемонстрировали нашу военную мощь. Но агрессорам этого показалось недостаточно, и они предприняли новую попытку, на этот раз на северо-западной границе СССР. В ноябре 1939 года началась советско-финляндская война.
Жизнь сразу приобрела военную окраску. Скоро я узнал, что мне придется принять участие в этой войне, но не сразу выяснилось, в каком качестве. Месяца два наркомат не давал мне нового назначения, наконец мои рапорты о желании принять непосредственное участие в боевых действиях были удовлетворены, и меня послали на Карельский перешеек командиром пограничного батальона.