— Марыня! — начал я торжественно. — Мы пришли принять на комиссию и оценить плоды трудов твоих, не напрасны ли… Давай сюда мешалку!
Жена покорно и неуверенно отдала мне ложку. Я зачерпнул лениво булькающее, уже загустевшее варенье. Горячее. Пришлось долго дуть, даже лизнуть страшно. Зато наслаждался ароматом, медвежьим урчанием выражая удовольствие.
— Папа, а мне! Давай мешалку, я умею дуть самым холоднющим холодом.
Мумик стоял на задних лапах и просил молча — прекрасно знал, его не обойдут: если уж комиссия, значит, и ему положено. И, к неописуемому ужасу Марии, я дал псу облизнуть черпак, только вот досталось бедняге совсем мало. Пес опустился на четыре лапы, кончик поднятого хвоста подрагивал от наслаждения.
— Знаешь, — начал я раздумчиво, — пожалуй, не хватает…
— Чего не хватает? Может, сахару маловато?
Жена с беспокойством смотрела на нас в ожидании приговора.
— Да одной ложки маловато, ничего не распробуешь… Мне бы хоть розетку. Плесни уж нам как следует. Чуть-чуть остынет, и мы честно объявим та-а-кое, что тебе и в страшном сне не приснится…
— И правда, мамочка, — поддержала меня дочь, — надо бы побольше…
— А ну, брысь отсюда! Никакого толку от вас! Еще и псу ложку дают лизать! Мумичек один у меня не врет. Виляет умильно хвостом — значит, вкусно. Да и вам понравилось… Только вы обманщики и сладкоежки!
И она простерла руки над струйкой дыма, словно творила заклинания.
— Мама, кипит! — взвизгнула Каська.
Мария бросилась спасать варенье, мармеладный поток скворчал, стекая на уголья. Подсыпала на огонь золы, приглушила пламя. Я воспользовался случаем и стащил со скамейки щербатую чашечку с пенками, густыми, ароматными и сладкими. Укрывшись в кустах черной смородины, мы, присев на корточки, слопали все, извлекая остатки пальцами, а чашку дали облизать Мумику. Жена издали ворчала:
— На глаза мне не показывайтесь! Видеть вас не хочу! Только и умеете безобразничать… Хватит с меня!
Мы удалились все трое, поджав хвосты. Чтобы задобрить жену, я принес из кухни целую корзину прокипяченных банок и расставил их рядком в саду на скамье. Время от времени они вспыхивали красными бликами. Незаметно подкралась ночь.
Из-за деревьев мягко, едва слышно шурша крыльями, вылетели две летучие мыши, улетели и снова вернулись, покружились над огнем, будто наслаждались ароматом варенья. А варенье благоухало на весь сад, может, и на весь край, и я вдруг отчетливо понял: наш домик переселился в Тютюрлистан, и тихой радости исполнилось мое сердце. Пожалуй, только там случались такие теплые, такие щедрые дарами осени вечера. Банки с вареньем, перевернутые крышкой вниз, выстраивались в длинные ряды; через час, как только варенье остынет, их надо перенести в кладовку. Там, в сухом подполе, на подстилке уже дремали яблоки и груши. А подле все длиннее становился строй банок с вареньями, бутылок с соками, компотных банок с закатанными крышками. Сюда же вот-вот прибудет и встанет наготове и римское варенье.
— Посуды не хватило… Не знаю, во что и переложить, — сетовала жена. — А варенья вон еще сколько. Прикрою таз, оставлю, а завтра доведу разок до кипения и разложу.
— Ну вот видишь — осталось… А дала бы нам, и дело с концом!
— Даже и не подумаю, — погрозила она пальцем. — Тут на две, а то и на три банки. Вы, уж конечно, расправились бы за милую душу. А я хочу оставить впрок, к зиме, на долгие, скованные морозом вечера. Только тогда оцените варенье по-настоящему, будете клянчить добавки или хоть ложку облизать…
Я заглянул в ее посветлевшие за последние годы глаза. Их небесная голубизна поблекла, и волосы припорошило пеплом… Сейчас жена довольна готовкой и уже представляет себе день, когда выставит банку с вареньем на стол рядом со стеклянным чайником с темной заваркой — мы любим терпкий привкус горячей заварки время от времени перебивать маленькой ложечкой варенья с розетки, такусенькой, как на приеме у кукол.
Мои приятели частенько недоумевали, чем меня покорила высокая молчаливая девушка в очках. А я в ответ, ни минуты не задумываясь: ростом и полным спокойствием. Красота мимолетна, а рост всегда пригодится. Глянешь, сама повесит шторы без всякой лестницы, посадит ангелочка на верхушку елки, а то ко мне склонится и шепнет, не читая, потому что близорука: «Пиши скорее, мне интересно, что дальше. Хвалишься, будто вся книга у тебя в голове, всего и дела, что сесть, сосредоточиться и настучать на машинке, ох, только все это пустые упования…»