Евгений посмотрел на Кирилла. Ему не так уж больно, но он говорит так, чтобы его поскорее отправили в город. Вернее, боится, что если он останется в Брезовице еще хоть полчаса, то умрет.
— Доктор, скажи, чтобы вызвали машину… Поедем, доктор… Знай, ты отвечаешь… Слышишь, доктор?.. Ты отвечаешь за мою жизнь.
Маринов потоптался у двери, потом удобно прислонился к притолоке.
Евгений опять склонился над больным. Отправишь в больницу — могут вернуть и сказать, что ничего нет. Обычная простуда. Опять машина, опять суета, опять разговоры, а в конце концов — ничего.
Снова ощупал живот. Он уже хорошо знает себя, чтобы понять: сейчас он просто оттягивает время. Не может сосредоточиться. Не может думать. Опять провал!
И Брезовица вдруг становится слишком тесной для него. Надо уехать куда-то еще дальше. Прожить там несколько месяцев, пока его не раскусят и пока не явится новый Маринов.
А Маринов чувствовал себя как дома. Небрежно, по-хозяйски расселся на стуле и ждал.
— Ну, доктор, как дела?
Евгений выпрямился. Он ясно сознавал, что делает. Выпрямился, посмотрел на Маринова и сказал:
— Больной останется здесь.
Маринов исподлобья взглянул на него.
— Здесь? — И поднял брови.
— Здесь.
— Ну ладно… я ухожу… — И медленно встал. — Потом меня не ищи.
— Искать не буду. Вообще не будем отправлять больного в город. Ни сейчас, ни потом.
Он нарочно отрезал себе путь к отступлению.
Маринов вышел. Евгений посмотрел на больного. Кирилл преувеличивал. Визитная карточка не могла быть во весь живот. И все-таки он не был уверен. Надо дать биомицин. И ждать. Но если… если потом будет поздно? Возможно, это и аппендицит, но приступ пройдет. Рассосется. Но может произойти и прободение. Так было в случае, о котором рассказывал ассистент.
Евгений совсем потерял голову. Опустился на стул.
— Отвези ты меня в город!.. А, доктор? Так будет лучше, — говорил Кирилл.
Через полчаса его стало тошнить. Новый признак. Более определенный.
— Я же тебе сказал, доктор, — плохо мне… Слышишь? Поедем!
— Лежи, Кирилл, и не двигайся.
— Вот видишь, сам говоришь: не двигайся… Значит, Плохо мне… Раз сам видишь, что ж не помогаешь?
В дверь постучали. Вошли два шахтера. Это Маринов подослал их как свидетелей.
— Что скажешь, доктор? Вызвать машину?
— Машину вызывать не будем.
Поздно. Теперь уже не имело значения, вызовут машину или нет. Время шло.
Он все делал машинально. Измерял температуру, искал новые симптомы и давал огромные дозы биомицина.
Подходил к окну. К двери. Бежать некуда!
— Ошибся ты, доктор, ошибся… И меня сгубил, доктор… Все ты! — говорил Кирилл и метался на подушке.
Сколько прошло времени, он не знал. Полчаса или полдня. Все равно. Вокруг мрак и родопские леса. На какое-то время он задремал или только забылся — он не знал, но, очнувшись, сразу бросил взгляд на Кирилла и увидел, что его рука свесилась вниз.
Он кинулся к больному. Схватил его за плечи и закричал:
— Кирилл!.. Ты слышишь меня, Кирилл?
А человек спит. Просто спит. Вот открыл глаза и, прежде чем повернуться на другой бок, сказал:
— Мне лучше.
— Ты подумай… Скажи точно, чтобы я знал, что делать.
— Ничего не надо, доктор, мне лучше.
Что было с этим Кириллом Яневым, он так никогда и не узнал. Может быть, обыкновенный гастрит, а может, даже что-нибудь еще менее серьезное, но на другое утро Кирилл встал и ушел к себе. Живот больше не болел и его не тошнило.
Евгений не умел радоваться. Забыл это чувство. Но теперь, что бы он ни делал, куда бы ни смотрел, он чувствовал, что произошло что-то значительное. Он устоял! И перед отчаянием и перед слабостью устоял. Выдержал. Маринову не удалось его сбить. Праздник. Повсюду был праздник. Хотелось кричать, прыгать от радости. Устоял!
Ему не сиделось в медпункте. Не хотелось быть в комнате. Тянуло на простор… Он миновал поляну, пошел вверх, добрался до гребня горы. Остановился. Огляделся. Вокруг ни души. Тогда он громко сказал:
— Больной останется здесь! — и показал пальцем на траву.
Потом смотрел на соседние вершины и снова повторял:
— Больной останется здесь! Я решаю. Я!
Такого чувства он до сих пор не испытывал. Как будто он только что научился ходить. Даже не ходить, а летать.
Он вернулся в Брезовицу. На поляне его поджидал Маринов. Евгений подошел к нему. Маринов ухмылялся. Вид у него был радостный, довольный, но он ничего не сказал, только опять оглядел Евгения с ног до головы, словно искал какой-то непорядок в его одежде. Евгений опять почувствовал, что его оценивают. Как будто Маринов двумя пальцами, как берут что-то гадкое, поднимает его рубашку, затем майку, брезгливо кривит губы и безнадежно машет рукой.