— Вы знаете, — говорил он, — что все море перед Севастополем заминировано. Мины можно взрывать током с берега. В случае надобности, когда в бухту входят свои корабли, ток выключается, и мины опасны не более чем грецкие орехи. В ту знаменательную ночь, о которой я рассказываю, ждали прихода своих миноносцев, и ток был выключен. Миноносцы задержались в море. Начался рассвет, туман стал рассеиваться. [106]
Вдруг офицер, наблюдавший за минными заграждениями, к удивлению и радости, увидел, что прямо на них идет «Гебен». Достаточно было включить ток, и корабль, доставлявший столько бед, взлетел бы на воздух. Но без приказа офицер не имел права сделать это. Он позвонил в штаб крепости. Дежурный пошел будить начальника штаба. Пока его разбудили, пока он спросонья сообразил, что происходит, и отдал приказ включить ток, «Гебен» благополучно ушел с минного поля и, сделав несколько выстрелов по городу и крепости, скрылся в туманной дымке. Флот приучен ничего не делать без приказа свыше!
Я заметил, что такое же воспитание характерно и для сухопутных войск.
— Вам хорошо говорить: характерно. Но ведь морская служба немыслима без самой широкой, самодеятельности. Уж на что чисто техническое дело — уход за башней. Но когда в это не вкладывается добрая воля, то башни отказывают в самый нужный момент. Недавно мимо Херсонесского маяка шли наши линейные корабли, имея головным «Пантелеймона». Был туман. Внезапно, как это бывает, туман рассеялся, и на расстоянии 20 кабельтовых прямо по носу эскадры появился «Гебен». Он имел восемь 11-дюймовых орудий, а на эскадре было двенадцать 12-дюймовых пушек. Перевес был явно на нашей стороне, но в кильватерном строю огонь по носу может вести только одна башня головного корабля, пока корабли не развернутся в строй фронта. Нужно было сразу открыть огонь хотя бы из одной носовой башни «Пантелеймона». Но не тут-то было. Башня не действовала. В электропроводке произошла какая-то авария. Пока наши корабли развернулись, «Гебен» сделал несколько выстрелов по «Пантелеймону» и ушел, скрывшись в тумане.
— Это какой «Пантелеймон»? — спросил я. — Он не назывался в 1905 году «Потемкиным»?
— Он самый. По нему жестче всего прошлась метла и в 1905 году; однако через семь лет на нем снова сосредоточились наиболее активные революционеры. Собрание делегатов, готовившее восстание в 1912. году, решило, что и на этот раз он должен возглавить движение. Но провокатор выдал. [107]
— Пожалуй, в результате именно этих разгромов корабль оказался недостаточно боеспособным?
— Конечно, так.
Я с грустью должен был признать, что во флоте господствовали те же нравы, что и на сухопутье, и с теми же результатами.
Вскоре после этого нашего разговора с Левгофтом началась операция по овладению Трапезундом.
В приветливый вечер 3 апреля посыльное судно под флагом начальника высадки вышло из Севастополя в Батум; адмирал Каськов должен был вступить в командование соединенными силами армии и флота, назначенными в операцию. В Севастополе погода стояла тихая, но едва повернули за Херсонесский маяк на юго-восток, «Александра Михайловича» стало трепать безжалостно.
Длинные, пологие волны шли одна за другой под углом к курсу корабля. «Александр Михайлович» тяжело взбирался на гребень, потом, медленно перевалившись на левый борт, скатывался вниз. Волны ударяли в борт корабля и обдавали палубы тучей брызг, летевших по ветру до самого капитанского мостика.
Когда в веселый летний день смотришь на голубой простор моря с Приморского бульвара, то неясно, почему это ласковое море зовется Черным. Но в тот вечер я это хорошо понял. Ветер срывался с высот мыса Фиолент, на который, как шапка, надвинулась полоса тумана. Кругом, сколько хватал глаз, гряда за грядой шли черные волны с белыми гребнями. Казалось, никогда уже не будет светлого ясного неба, золотистых отблесков солнца, голубых красок волны, разрезаемой форштевнем судна.
Берег все дальше уходил во мглу, шумевшую и свистевшую, бросавшуюся пеной. Скрылся могучий массив мыса Айя, врезавшийся в облака своей вершиной и падавший в море крутым обрывом. Адмирал сидел спокойно в кресле с подветренной стороны и, покачивая ногой, думал о предстоящей операции у турецких берегов.
Вдруг из окружавшей тьмы на «Александра Михайловича» стала надвигаться черная громада. Загорелся фонарь Ратьера, дававший позывные. Навстречу шли миноносцы, казавшиеся по сравнению с посыльным судном [108] великанами. Пеня волну острыми носами, ведя впереди себя мощный бурун, они пронеслись ночной тенью и скрылись во мраке.