— Не пей, только смочи рот. И плюй. Не пей, плохо будет.
Я послушно полоскаю рот и плюю. Плюнуть удается недалеко. Эльгеро стирает мне слюну с подбородка.
Он все еще сидит со мной. И все еще ночь. Я ничего не вижу почему-то, туман. Из тумана - лицо Эльгеро, узкое, смуглое, с блестящими черными глазами.
— Кей, - он гладит меня по голове, - тебе больно?
— Ничего, - говорю я.
— Потерпи еще немного. Сейчас.
— Эль, - говорю я. Никакой он теперь не стаффин, не хесс иль Рой. Теперь можно и так, - я умру?
— Нет, Кей. Не сдавайся. Живи. Не сдавайся, пожалуйста. Кей, я не смогу без тебя. Я тебя люблю, Кей. Всегда любил.
Я даже слегка прихожу в себя.
— Эль, ты же эту… у тебя же… эта, Шилла.
— Уже давно нет. Это была ошибка. Это было недолго. Она уже давно замуж вышла. Я тебя, Кей… только тебя. Не сдавайся, пожалуйста. Не закрывай глаза. Можешь еще потерпеть?
Конечно, могу. Какой вопрос?
Эльгеро раза два зашел ко мне, пока я лежала в госпитале. Две операции. Три месяца. Как я потом умудрилась нагнать программу и закончить учебу вместе со своим сеном - поражаюсь. Впрочем, для меня составили индивидуальный план.
Эльгеро зашел всего раза два, и держался весело, приветливо, болтал о том, о сем, но я не решалась назвать его иначе, чем "хесс". Приезжал отец и прожил рядом со мной почти неделю. И потом еще приезжал по воскресеньям. Постоянно заходили, конечно, ребята из сена.
Про Эльгеро мне не все было понятно, но ведь он же вообще-то работает на Триме, так что у нас бывает редко. Когда бы ему ко мне заходить? Я иногда вспоминала ту сцену - как он сидел со мной в развалинах, пока не пришел вертолет и меня не потащили на носилки, и я окончательно уже вырубилась. Но чем дальше, тем больше эта сцена казалась мне нереальной. У меня вот такое же было в Дарайе в плену, мне все мерещился Эльгеро, будто он со мной разговаривает. Наверное, и сейчас примерещилось. "Тебя люблю", "только тебя" - бред же?
Но мне рассказывали, что он действительно меня спас. Что когда уже операция была закончена почти, и он освободился - специально взял мотоцикл и поехал меня искать. В освобожденный лайский городок. Хотя бы мое тело, или хотя бы голову - чтобы убедиться в смерти.
Ну что ж, ведь у него особые отношения с моим отцом, и естественно, что ради Вэйна иль Кэррио можно поискать тело его дочери, может быть, он чувствовал некую ответственность.
Когда я уже начала вставать, ходить, как-то в больницу прискакал на протезе Аллин. Маленький и весь сияющий. Он показывал мне, как ловко, почти не хромая, научился уже ходить на своей палке с резиновым "копытом". Ему не надо было доучиваться в квенсене - калек не берут на войну.
— Ты знаешь, - сказал он, тихо сияя, - а мне ведь дадут перевод! Отец Майс сказал, что уже почти стопроцентно. Уже все решено. Я буду хойта!
Он говорил без умолку. Про свой монастырь, о котором давно мечтал. В зоне Шиван. Он в этот монастырь ездил чаще, чем к матери - по нескольку раз в год. Все каникулы почти там жил. Там его все знали и любили, и туда его точно возьмут. Он будет учиться в семинарии. Он уже документы собирает! Семинария там же, в Шиване. Уже разговаривал с начальством. Шутил, что будет поп с копытом, поднимешь рясу - а из-под нее копыто торчит, вот страху-то! Он был так безумно счастлив этим своим увечьем, его просто несло. Он ни о чем другом даже говорить не мог, только о предстоящем бытии в качестве хойта. Разве что когда мы вспомним о погибших - помолчит немного расстроенно, и потом опять - про монастырь.
А мне было и хорошо. Я тоже не хотела ни о чем говорить. И хорошо, что не надо искать темы, что не надо вспоминать ни о чем. Или говорить о своем - что у меня-то хорошего? О своем как начнешь говорить, так все и болит. Потому что так и вспоминается - Эсвин, неуклюжий и огромный, и удивленно открытые глаза смотрят в небо. Еще там Вильде погибла из нашего сена. Оторванная голова Ивик рядом со мной, пустые глазницы. Да и все остальное - сам бой, следы деятельности гнусков, забитый насмерть пленный дараец, холодный кол в груди - все это болело внутри и не проходило, и впереди-то, главное, у меня ничего хорошего не было. И Эльгеро не было. Впереди - все та же война. Вечная. Да, я сама это однажды выбрала и не откажусь. Ничего другого мне тоже не надо. В том-то и беда, что - не надо. Чего бы и мне не попроситься в хойта, в монахини? Так ведь и не хочется. Это мое, война эта. Это мой путь. Только уж очень мерзкий и холодный, и плохо мне, плохо… И пусть Аллин говорит, болтает, улыбается. Пусть хоть кому-то на свете будет хорошо.
Потом еще пришел муж Вильде, Касс. Бывший математик. Поэт. Просто оказался в городке, и решил заодно навестить меня. Меня все почти так навещали. Мы сидели втроем - я, Аллин и Касс, в палате. Моя соседка, пациентка со сложным переломом руки, куда-то ушла. Аллин как-то притих, видно, наша двойная тяжелая тоска уже оказалась ему не по силам, уже не переломить ее радостью.
— Ты бы сыграл что-нибудь, - попросила я Касса. Тот кивнул и взял клори. Пробежался по струнам длинными, тонкими пальцами.
— Сочинил я. Недавно.
Эта песня была сделана из боли. Как и большинство песен. И стихов. И романов. И рисунков. Всего, что мы делаем. Ведь в конце-то концов, это наша задача - создавать образы, а материалом для них почти всегда и служит боль. Это звучит очень красиво, беда только в том, что эту боль приходится самому же и испытывать, переносить, терпеть, стискивая зубы, и это уже совсем непоэтично и довольно мерзко.
А мелодия получилась простая. Если бы я могла уже громко говорить и пользоваться голосовыми связками, я даже могла бы подпеть.
Между небом и землей - тоска.
Снова белая, как снег, мгла.
Ты не помнишь, как печаль легка.
Ты не помнишь, как любовь зла.
Между небом и землей - война.
И разрывы, в душу твою мать.
Ты не помнишь крови и огня.
Ты не помнишь, как меня звать.
Ты лежишь за облаками льда.
Ты летишь за океаном тьмы.
Зелена в твоей руке вода.
Отраженьями в воде стоим - мы.
Твердь земная.
Кажется, нам повезло. Вокруг никого не видно и не слышно. Городок впереди тихо сиял огнями. Мы выбрались с поля на дорогу. Пошли по обочине к городу.
Ну да, естественно - здесь они не могут окружить нас так, как в Медиане. Не могут же они посреди Европы развернуть боевые порядки. Это будет выглядеть как минимум подозрительно. Но значит, нам все же удалось уйти. Мы довольно быстро отдышались.
— Соображения есть? - спросила я Ашен. Та пожала плечами.
— Как-то выследили. Думаю, надо найти надежное место и связаться с начальством.
Ашен, как всегда, мыслила практично. Впрочем, вариантов и нет. Конечно, связаться, хотя бы сообщить о том, что происходит. Я же размышляла - почему так? Как они нас отследили - не от самой же точки совещания пасли? А если от самой - значит, взяли и остальных? И начальство наше? Если я сейчас позвоню… Мы почти дошли до заправки Арал, сияющей в ночи голубыми огнями. Если я позвоню, это, с одной стороны, может нас демаскировать - но с другой, что делать-то? Мои размышления прервало курлыканье мобильника. Я нацепила переговорник на ухо. Голос Инзы узнала сразу.
— Я по объявлению. Это вы продаете подержанные унитазы? - поинтересовался Инза. Я улыбнулась от радости и облегчения.
— Да, и умывальники тоже! Инза, нас пасут.
— Я в курсе, ксата, - ответил Инза, - звоню по поручению стаффы иль Гран, буду вас выводить. Как обстановка?
— Плохо, - сказала я, - нас прижали на автобане, машину пришлось бросить. На местности было не меньше шехи доршей, по нам стреляли. В Медиане засада, тьма тьмущая, еле отбились. Сейчас на Тверди в районе… м-м… города Хамм. Противника пока не видно. Что делать будем?
— Значит так, - бодро сказал Инза, - распоряжение стаффы, в Медиану ни в коем случае не выходить. Оставайтесь на Тверди. Сейчас в Медиане очень опасно. Езжайте немедленно, как можно скорее, в Дортмунд. Адрес там я сейчас продиктую, запоминай. С вокзала езжайте порознь.
Инза продиктовал мне адрес. Навигашку из машины мы не успели прихватить, но можно купить на заправке карту, это не проблема. Дортмунд не так уж далеко отсюда, в случае необходимости угоним машину, решила я.