— Вот вы и расскажите, — нервно бросил подполковник.
— Расскажу, — ответил Лазиз. — Во-первых, я против наказания старшего лейтенанта Голикова. Наказывать надо не его, а вас, товарищ подполковник. Да-да, вас, и я доложу собранию, почему это нужно сделать… Во-вторых, я хочу поговорить о самом распространенном зле — о пьянстве.
Среди сотрудников, как порыв ветра, прошел шепот. Чувствовалось, что не все одобряли последнее решение Лазиза. Особенно засуетились Карим Сабиров и Теша Балтабаев. Они с нескрываемой враждой глядели на оперуполномоченного.
— Не знаю, известно ли руководству отдела о том, что милиционеры Зимин и Бекмуратов почти каждый день напиваются до бесчувствия, — выждав с Полминуты, Лазиз продолжал. — Дело дошло до того, что Бекмуратов вчера появился на улице пьяный в форме. На него нельзя было смотреть без отвращения. Вечно ходит выпивши также Балтабаев. Не может обойтись без «белой головки» и участковый уполномоченный Сабиров. Почему с этими людьми не проводится никакой работы? Они же подрывают авторитет милиции и сами стоят на грани тяжких проступков. От Зимина, например, собирается уходить жена. Вот он сидит здесь, спросите его… В последнее время начал злоупотреблять выпивкой начальник отдела…
— Это ложь! — воскликнул Абдурахманов.
— Нет, не ложь, — Лазиз рассказал о многочисленных случаях коллективных попоек подполковника со своими подхалимами. — Виноват в этом в первую очередь товарищ Автюхович. Он распустил партийные вожжи! Я не знаю, почему это произошло. Может быть, потому, что он непьющий?
Сотрудники засмеялись. Натянуто улыбнулся и Якуб Панасович. Сергей подумал: «Молодец! Молодец! Давай, говори все!»
Ядгаров что-то записал у себя в блокноте. Лазиз уже говорил о причинах гибели дружинника Войтюка.
— Нет, товарищи, — продолжал Шаикрамов, — не Голиков виноват в том, что Рийя Тамсааре осталась вдовой. Виноват в этой трагедии начальник отдела!
— Позвольте! — воскликнул Абдурахманов.
— Мы вам пока слова не давали, товарищ подполковник, — Лазиз побледнел. — Я заявляю, что вы виноваты в убийстве Василия Войтюка еще потому, что вы первый запретили Голикову арестовать Депринцева. Вспомните, что вы приказали Голикову буквально за час до убийства? Вспомните, как вы и прокурор отказались выдать постановление на арест убийцы. Вас поддержал
участковый уполномоченный Сабиров. Так могут поступать только те, в ком нечиста совесть!
— Как ты смеешь? — соскочил с места Абдурахманов.
Лазиз подождал, пока утихнет шум в зале, и продолжал снова:
— Теперь, пользуясь тем, что на собрании присутствует товарищ Ядгаров, я хочу несколько слов сказать о «деле». Подполковник, характеризуя старшего лейтенанта Голикова, сообщил, что он нарушил соцзаконность, допрашивая Бахтиярова и Карпову. Я снова категорически заявляю: не Голиков нарушил соцзаконность, а опять же подполковник Абдурахманов. Правда, он все сделал довольно скрыто, и тот, кто будет проверять, очевидно, не сразу распутает клубок преступных махинаций!
— Это же черт знает что такое! — закричал Абдурахманов.
Ядгаров сурово взглянул на него:
— Не горячись.
— Да, клубок преступных махинаций, — повторил Лазиз. — Дело Бахтиярова ясно, как дважды два. Голиков и дружинники Войтюк и Тамсааре помогли мне найти улики, которые неопровержимо доказывали виновность Бахтиярова и Карповой. Однако подполковник все время старался доказать, что преступление совершил Мороз. Видя, что я не «клюю на удочку», он воспользовался моим промахом, отстранил меня от работы и передал дело в прокуратуру. Я уверен, что там есть у него надежные друзья, потому что они сделали то, чего не сделал я: арестовали Мороза в день похорон Василия Войтюка!
В зале поднялся шум. Раздались возгласы:
— Неправда, товарищ Шаикрамов!
— Я хорошо знаю Мороза, он не мог совершить' преступления!
— Надо создать комиссию и проверить заявление оперуполномоченного!
— Неужели подполковник мог пойти на это?!
Якуб Панасович застучал карандашом по графину. Сергей с нескрываемой гордостью смотрел на Лазиза: «Молодец! Расскажи еще про Сабирова и Бахтиярова»,
337
22—4836
— Разрешите, товарищи, задать вам еще один вопрос, — поднял Лазиз руку. — Почему вы голосовали за то, чтобы в президиум был избран участковый уполномоченный Сабиров? Он же не достоин такой, высокой чести! Это у него пасется подполковник со своим ординарцем. Они ежедневно устраивают пьянки, обирая базаркомов и чайханщиков, заведующих магазинами и продавцов… Подожди, подожди, товарищ Сабиров, ты уже выступал. — жестом предупредил его Лазиз. — Мне еще надо рассказать о себе, о своих грехах.
— Грехи у вас все-таки имеются? — поинтересовался Ядгаров.
— Трудно быть человеку без грехов, особенно тогда, когда его окружают неисправимые грешники. Собственно, мой грех всем известен. Я действительно поступил как мальчишка, угостив Абдулина спиртом.
— Признал вину, гляди ты! — усмехнулся Сабиров.
— В заключение мне хочется сказать, что коммунисты Абдурахманов и Сабиров, на мой взгляд, не имеют права носить в карманах партийные билеты.
В зале повисла напряженная тишина. Лазиз сошел с трибуны и неторопливо направился на место.
Сковывающее оцепление нарушил Ядгаров:
— Товарищ Шаикрамов, каково ваше мнение о Голикове?
— Голиков — мой друг, — поднялся Лазиз. — О нем у меня самое лучшее мнение. Думаю, что ему надо объявить выговор. В следующий раз будет действовать более решительно…
В зале снова воцарилась тишина. Правда, не надолго. Ее будто расколол на мелкие кусочки громовой голос Кости Дриголы.
— Ось, бисов сын, нехай зъедять його мухи!.. Дозвольте, товарищ капитан? — шофер встал и, не дожидаясь разрешения Автюховича, направился к президиуму.
Якубу Панасовичу пришлось объявить:
— Слово имеет товарищ Дригола!
— То дюже гарно сказав товарищ Шаикрамов, — заговорил Костя по-украински. — Як же: всэ, шо вин тут видповидав, було на самом дили. Я дам письменне подтзержденья, колы цэ для кого-нэбудь будэ потрибно. Щэ я могу подтвердить, шо Абдурахманов який
дэнь возыть до дому разную базарную снидь. Разумиится, ни за гроши с своего кармана!
— Как вам не стыдно так бессовестно врать? — сверкнул на Дриголу недобрым взглядом подполковник.
— Разве я вру? — перешел шофер на русский язык. — Я говорю только, что знаю. Я сам возил к вам продукты… Черт меня попутал, что ли, возил, и все. Думал, что начальству все дозволено, — признался он.
После него слово взял Сергей.
Он хотел начать свое выступление с убийства Василия, но когда встал на трибуну, заговорил о том, что давно волновало Лазиза, о чем теперь хотели поговорить многие сотрудники. Особенно подробно остановился он на возмутительном факте, происшедшем с Толстовой Марией Ивановной. Почему, спрашивал он, руководители отдела поступили так безжалостно с больной женщиной? Почему не прописали к ней родного сына? Они бы не нарушили букву закона, сделав это, подчеркнул он. Наоборот, внесли бы в него существенную поправку.
— Мне бы хотелось также продолжить разговор о Балтабаеве, — отыскал Сергей глазами ординарца Абдурахманова. — Шаикрамов не вое сказал о нем… Я до сих пор не знаю, что делает в отделе этот человек. За что государство регулярно каждый месяц платит ему деньги? Может быть, за то, что он вечерами сопровождает по городу начальника отдела? Я надеюсь, что коммунист Абдурахманов в своем заключительном слове ответит нам на этот вопрос)
Подполковник бросил на Сергея открыто враждебный взгляд. Ядгаров заметил это и сказал с усмешкой:
— Ты не сердись, Султан Абдурахманович, Голиков говорит правду)
— Какая тут правда? — резко отозвался Абдурахманов. — Все они сегодня сговорились. Хотят с больной головы свалить на здоровую. Я не оставлю это так.
Сергей сделал вид, что не расслышал.
— Нам давно нужно было поговорить о работе отдела, и недостатков, которые имеются сейчас, было бы гораздо меньше. Все дело в том, что Абдурахманов потерял чувство меры, он злоупотребляет своей властью, отдел считает своей вотчиной. Это непартийное отношение к делу причина большинства наших бед.