— Я хочу вам рассказать все, как было на самом деле, но боюсь, что вы мне не поверите. Да и вряд ли кто может поверить в такое! — Роман опять ударил себя по коленкам.
— Мое дело — верить или не верить, а твое дело — говорить правду, — Сергей попытался максимально смягчить суконную, давно ставшую профессиональным штампом фразу. Никольский понимал, кто перед ним: человек слабый, да еще и культивирующий свою слабость, чтобы как можно больше походить на женщину. Слишком испугаешь такого — замкнется, слова не скажет. Или понесет несусветную ахинею, спасая свою шкуру…
— Сергей Васильевич, поверьте мне! — чисто по-женски воскликнул Рома.
— Постараюсь, — пообещал Никольский.
Теперь Рома не отводил от него взгляда.
— Да, я был там в тот вечер и был незваным гостем. Вы только поймите, поймите меня! Я любил, любил Коку…
— Какую еще Коку? — не понял сильно уставший Никольский.
— Николая. Убитого, — упавшим голосом пояснил Рома и взвизгнул в отчаянии. — Нет, вы мне ни за что не поверите!
— Да не надо истерики мне закатывать! Рассказывай, — раздраженно приказал Никольский. И, как ни странно, его нескрываемое недовольство успокоило Рому.
— Наш роман длился почти два года, до самого последнего времени, — начал рассказывать гей, едва слышно всхлипывая. — Для меня не было ближе и дороже человека, чем Кока. И он любил меня. Но месяц тому назад он охладел ко мне. Я почувствовал это, я не мог этого не почувствовать. У него появился кто-то другой. Я сказал ему о своих подозрениях, он все отрицал, хотя под всякими предлогами отменял и откладывал наши встречи, говорил со мной ледяным тоном и пренебрежительно. Я стал тайно следить за ним. И выследил, Сергей Васильевич, выследил! Хотя и Кока, и тот, другой, старались сделать так, чтобы их связь не была обнаружена. Тот, другой, приходил к Коке, как на конспиративную квартиру. Прятался, пережидал…
— Опиши мне его, — перебив, потребовал Никольский.
— Как его описать? — Рома недолго подумал. — Ну, брюнет, ну, высокий. Нет, не высокий, просто выше меня ростом и здоровее… — Педик замолк, потом добавил с ненавистью: — Красивый!
— Не густо, — сказал Никольский. — Продолжай.
— Я же говорю: тот, другой, очень ловко прятался. Поэтому я и попал в эту историю… — Рома невольно пустил слезу: жалел себя. — У меня был ключ от Кокиной квартиры…
— Был или есть? — уточнил Никольский.
— Теперь наверняка был, вы ведь его отобрали, — напомнил голубой. — Так вот, я думал, что Кока дома один, и решил навестить его для окончательного разговора. Когда я открыл дверь, Кока уже был в прихожей. Злобный, яростный, он сразу же стал кричать на меня. Потом утих и провел к себе. Сказал, чтобы я сидел смирно, а сам ушел на кухню чай приготовить. Я знал, где у него хранится пистолет, прошел к столу, открыл секретный ящик и взял его. Просто так, чисто интуитивно. Но когда вошел Кока с подносом, я, сам от себя этого не ожидая, снял пистолет с предохранителя и навел его на Коку. Мне самому сразу стало ясно: я потребую от него, чтобы он навсегда порвал с тем, другим. И я потребовал. Он испугался, но слегка. Стал говорить что-то о моей мнительности, вообще всякую ерунду. И вдруг я почувствовал, что кто-то выворачивает мне руку с пистолетом. Тот неслышно вышел из спальни и обезоружил меня. Он смеялся, помахивая пистолетом. Кока тоже засмеялся. Тот спросил: «А ты-то что смеешься, дурак?» и выстрелил Коке в лоб. Потом приказал мне сидеть, начал шарить по ящикам и полкам, собирая в две сумки, которые он вынес из спальни, все ценное. Я сидел в кресле и смотрел на мертвого Коку. Тот, другой, заставил меня нести сумки. Он что-то сделал с глазком телекамеры из соседней квартиры, и мы спустились по лестнице. Богословским переулком мы вышли на Тверской бульвар, где он поймал такси. На прощание он мне сказал: «Денька через два тебя поймают, и, когда ты им расскажешь все, как было, они тебе не поверят, будут трепать дальше. В общем, пяток дней у меня есть. Жди ментов, засранец». И уехал. А я ждал ментов. И дождался. Все, Сергей Васильевич.
— До того неправдоподобно, что даже противно, — ухмыльнулся Никольский. — А врать ведь стараются правдоподобно, а, Сурков?
— Я же говорил, что вы мне не поверите, — в спокойной уже безнадеге сказал Рома.
Никольский встал, прошел к столу, проверил, закрыты ли все ящики, вытряс окурки из двух пепельниц на лист старой газеты, свернул газету в комок, а комок швырнул в мусор.
— Сейчас ты, Сурков, пойдешь в камеру… — начал было Сергей.
— В какую камеру? — в ужасе перебил Рома.
— Пока еще не в ту, которую тебе обещал подполковник Котов, — успокоил его майор. — Посиди, подумай ночку. Главное — мелочи, мелочи и подробности вспоминай…
…Знакомым путем Сергей возвращался домой. Он миновал много раз исхоженные переулки, затем Патриаршие пруды, прошел по родной улице, свернул и оказался у своего подъезда. Никольский поднялся наверх и уже вынул ключи у собственной двери, когда сверху его позвали:
— Васильич!
Пролетом выше на ступеньках сидел Витек.
— Ты, что спятил? — взъярился Никольский. — Засветиться захотел?
— Извини, — повинился Витек. — Не мог иначе. Цейтнот.
— Ладно, проходи. — Сергей был недоволен, но дело явно было срочное.
Они прошли в квартиру. С видом разоблаченного заговорщика певец-барыга достал что-то из кармана и водрузил на стол в гостиной. Сергей глянул и обмер. Не шибко-то он разбирался в цацках, но от подобной красоты дух захватывало…
Сверкающее деревце с немыслимо голубыми плодами лежало на столе у Никольского. Деревце размером с большую зажигалку, валявшуюся рядом.
— Картинки от этих проходимцев ты заглатывал без страха и сомнения. А такую штучку в оборот пустить заробел, Витек? — спросил Никольский, переведя дыхание.
— Заробел, — признался Витек. — Я не особый в ювелирных делах специалист, но уж поверь мне, Васильевич, вещь эта — уникальная. Одни сапфиры чего стоят!
— Да и цену они, наверное, заломили для тебя неподъемную. Так, Витек? — насмешливо спросил Сергей. Он уже оправился от первого потрясения и мыслил теперь привычно: категориями оперативно-следственной работы.
— Так-то так, но я бы в любом случае не решился… — замялся стукач.
— Кто они? — резко задал вопрос майор.
— По чьей подсказке, я не знаю, но пришли они ко мне месяца два тому назад, — начал рассказ Витек. — Провинциальные пижоны, темные, как ночь в Мухосранске. Для начала предложили мне десять графических листов по двадцать долларов каждый. Я поторговался и взял по пятнадцать.
— Не прогадал? — хмыкнул Никольский.
— Три карандашных портрета Бакста, два сомовских наброска, два Бенуа, три театральных эскиза Добужинского. Я прогадал, а, Васильевич? — засмеялся Витек в ответ.
— Прямо-таки галерея мирискусников! — восхитился Никольский. — Но ты мне про пареньков, пареньков!
— А сегодня они три картины приволокли, пареньки, — охотно отозвался певец. — Замечательная усадьба Жуковского, весьма приличный Малявин и привычное, с пушками, ядрами и дымами варево Самокиша. За все про все — шестьсот долларов.
— Грабишь ты своих клиентов, ох и грабишь! — усмехнулся майор.
— А тебе их жалко, аж сердце щемит, ага, — парировал Витек. — Так вот дальше: я с ними старательно прощаюсь, а они что-то мнутся. То да се, и вдруг они бах! — мне эту штучку на стол. У меня матка до полу отвисла, но вида я не подал, сразу про цену. Просят пять зеленых кусков. Срок — сутки. Вот я и прибежал к тебе, чтобы ты за меня думал.
— Я думаю, думаю…
— Одного Валентином зовут, другого Олегом, — продолжал Витек «про пареньков». — Валентину лет тридцать пять, Олег помоложе. Машина — дряхлая «Мазда». Номерок тебе нужен?..
…С раннего утра Анатолий Яковлевич был в мастерской, где и появился Никольский в назначенное время. Без слов положил деревце перед ювелиром.
— Господи, — прошептал Анатолий Яковлевич и закрыл глаза. Тут же открыл один, в глазницу которого воткнул профессиональную лупу. Опять прошептал: — Господи!