Вчера вечером она была в темно-синем шелковом костюме с отделкой у рукавов и у воротника. Уилл Стаффорд не раз говорил ей комплименты.
Он приехал за ней на полчаса раньше условленного времени. Она как раз застегивала жакет, спускаясь вниз. Еще и губы не накрасила и украшения не надела.
Она оставила его в кабинете у телевизора и была довольна, что предусмотрительно закрыла перед тем двери в гостиную. Она не хотела, чтобы кто-то еще мог видеть план, разложенный на столе.
Утром, одеваясь, Эмили вдруг подумала о том, как часто мнение посторонних о твоей жизни расходится с тем, какова она на самом деле. Взять хотя бы Уилла Стаффорда. Из того, что он рассказал Эмили в день подписания договора, у нее были все основания заключить, что жизнь его всегда была безоблачной. За ужином вчера, однако, Уилл раскрылся ей с другой стороны, и возникла совершенно иная картина.
— Вы знаете, Эмили, я был единственным ребенком, — рассказывал он, — вырос в Принстоне и переехал с матерью в Денвер, когда мои родители разошлись. Мне было тогда двенадцать лет. Полагаю, я вам уже рассказывал, что мы проводили в Спринг-Лейк две недели каждое лето. Но это не вся правда, — продолжал он.
Через год после того, как его отца назначили старшим менеджером компании, он развелся с матерью и женился на своей секретарше, первой из трех его будущих жен.
Глаза Уилла погрустнели.
— Сердце мамы было разбито. Она совершенно изменилась. Он сломал ее.
Помолчав немного, Уилл сказал:
— Эмили, я расскажу вам кое-что, чего никто в городе не знает. Это не очень красивая история.
Эмили пыталась остановить его, но Уилл ее не послушал и продолжал рассказ.
Когда Уилл еще учился в колледже, они с приятелем угнали машину. Оба они выпили много пива. Произошел несчастный случай — машину они разбили. Бывший за рулем приятель, которому уже исполнилось восемнадцать, попросил Уилла взять вину на себя.
— «Тебе еще нет шестнадцати, — убеждал он меня. — С тобой они мягче обойдутся». Эмили, я был настолько не в себе, что я пошел на это, — говорил Уилл. — Я и не догадывался, что это был не просто несчастный случай. Он сбил пешехода, пятнадцатилетнюю девочку. Когда я попытался рассказать полиции, что именно произошло, они мне не поверили. Мой приятель солгал под присягой. Моя мать пыталась меня защитить. Она-то верила мне. А отец от меня отрекся, и я провел год в тюрьме для несовершеннолетних. Ну вот и все. В городе ни одна душа не знает об этом. Я это вам рассказал, потому что снова собираюсь пригласить вас на ужин через пару недель, и, если эта история подействовала на вас, лучше сразу об этом сказать. В одном я уверен: я знаю, что вы никому об этом не расскажете.
Эмили кивнула:
— Можете на меня положиться, а вот со следующим приглашением я прошу вас не спешить — не хочу, чтобы у кого-то в Спринг-Лейк создалось впечатление, что у меня с кем-то сложились серьезные отношения.
Эмили спустилась вниз, то и дело останавливаясь на лестнице, чтобы полюбоваться солнечным светом, льющимся сквозь витраж на площадке.
Вступая с кем-либо в серьезные отношения в следующий раз — если этот следующий раз вообще будет, — она хотела быть уверена в том, что не совершает еще одну ошибку.
«Одно хорошо, — подумала Эмили с усмешкой, — мне уже не приходится беспокоиться о еще одном „юношеском“ романе. Такое случается только раз в жизни, и слава богу!»
Но как этот роман изменил ее жизнь! Выйдя замуж сразу после окончания школы, Эмили поселилась в Олбэни, потому что Гэри именно там начал работать в семейной фирме. Если бы она не вышла замуж за Гэри, она бы не начала заниматься юриспруденцией в Манхэттене. А если бы она не жила в Олбэни, она бы не защищала Эрика Бейли и не получила бы десять миллионов за акции, которые он ей подарил. И она не жила бы сейчас в этом доме, в доме своих предков.
Эмили спустилась вниз и взяла одну из книг, привезенных Лоуренсом. Это был дневник Джулии Гордон Лоуренс, который та начала писать уже после своего замужества. Эмили не терпелось узнать, что в нем. Она раскрыла дневник и за стаканом грейпфрутового сока с тостом начала читать.
В самом начале дневника Джулия писала:
«Бедная миссис Картер все слабеет. Она вряд ли придет в себя после потери Дугласа. Мы часто навещаем ее и приносим цветы, чтобы как-то оживить ее комнату, или сладкое, чтобы раздразнить ей аппетит, но ничего не помогает.
Она постоянно говорит о Дугласе. „Мой единственный сын“, — рыдает она, когда мы пытаемся ее утешить.
Мы со свекровью часто говорим о том, как ужасно сложилась жизнь миссис Картер. Она была одарена свыше замечательной красотой и большим состоянием. Но вскоре после рождения Дугласа у нее развился мучительный ревматизм, ее искалечивший. Она болела годами и теперь вовсе не встает с постели.