— Хватит об этом, — прервал Думитреску. — Скажите, почему ему пришло в голову обучать ивриту Дарвари? И как мог Дарвари, курсант военного училища, у которого голова забита столькими предметами, согласиться изучать еще иврит? На кой черт был ему нужен этот древнееврейский язык?! Ведь он мечтал стать летчиком.
— Когда Дарвари заявил, что намеревается стать летчиком, тут-то и осенила Ликсандру эта идея. «Значит, и тебе суждено отправиться со мной на поиски Йози. А для этого нужно выучить иврит. Я верю, Йози не умер, он должен быть где-то здесь, на земле, только мы его не видим или не умеем отыскать. Но я в конце концов узнаю, как его найти»... Вот почему и Дарвари принялся учить иврит. Ликсандру давал ему уроки только во время каникул, но Дарвари приобрел грамматику и словарь и старался заниматься в своем военном училище в Тыргу-Муреше. Но я не думаю, чтобы Дарвари далеко продвинулся в языке. У него не было ни такой памяти, как у Ликсандру, ни такого рвения. И еще кое-что. В те годы, то есть в девятнадцатом и двадцатом, Ликсандру вместе с приятелями вновь отыскали Оану. Вечерами по субботам они заходили в корчму к Тунсу и забирали Оану с собой на прогулку. Но направлялись они не в город, а на окраину, туда, где познакомились с Оаной и где не стеснялись появиться вместе с ней. Порой они забредали в поля пшеницы, и Оана, распустив волосы по плечам, распевала песни, а ребята подпевали. Когда же в лунные ночи они присаживались отдохнуть среди бурьяна или под тутовым деревом, Ликсандру восклицал: «Оана, с твоей помощью я создам новую мифологию!» Потому что из всех мальчиков Оана больше всех любила Ликсандру.
— Не нужно про Оану, — остановил Думитреску. — Я же вам говорил, нас интересует исключительно Дарвари.
— Именно о нем я и хотел рассказать, — смущенно улыбнулся старик. — Потому что во время летних каникул в девятнадцатом году и пасхальных в двадцатом Дарвари участвовал во всех прогулках молодых людей с Оаной. С одной из этих прогулок и началась цепь событий, из-за которых, возможно, ему не удалось как следует выучить иврит. Мальчикам было лет по пятнадцать—семнадцать, им нравилось возвращаться после длительных прогулок как можно позднее, а потом пировать в корчме у Тунсу. Иногда они возвращались в два, в три часа ночи, и корчмарь, убедившись, что они вернулись, отправлялся спать, оставляя корчму на попечение Оаны и музыкантов, если те не успевали к тому времени уйти домой. Случалось, забредал в корчму и какой-нибудь пьяница, но никогда не было скандалов, потому что все побаивались Оаны. Молодежь пировала и развлекалась до утра. Вино пили, однако, в меру, а Ликсандру, хотя и был самым горячим и неуемным, вообще едва пригубливал. Он садился на стол, клал руку на плечо Оане и, поглаживая ее волосы, читал своих любимых поэтов, чаще всего испанских. Никто по-испански не понимал, но все слушали, не спуская с него глаз, а Оана сидела с мечтательным, отсутствующим видом, и часто, когда Ликсандру возвращал ее к действительности, казалось, что на глазах у нее слезы. Как-то раз, уже почти на рассвете, когда Ликсандру читал стихи, положив руку на плечо Оане, в корчму вошла парочка. Молодой человек был чуть постарше Ликсандру, стройный, элегантно одетый. На его мрачном лице блуждала надменная улыбка. Казалось, он слегка пьян. Услышав, как Ликсандру декламирует Кальдерона, он воскликнул: «Что такое? Вы что, не румыны?» А его спутница, уставившись на Оану, воскликнула: «Это она! Моя статуя!» Была она несравненной красавицей, но в ее манерах и одежде было что-то вызывающее, как говорили в те времена — экстравагантное. Обойдя вокруг Оаны, словно та была произведением искусства, незнакомка сдернула с руки браслет и протянула его девушке: «Скромный дар от Замфиры!» Как потом узнали мальчики, ее звали совсем по-другому, но ей нравилось называться Замфирой, а своего двоюродного брата, с которым пришла, она величала Дионисом, хотя его звали Драгомиром. Этим молодым людям, хотя они и происходили из боярского рода Каломфиров, многое довелось претерпеть в жизни. И для того чтобы понять, отчего все это с ними произошло, необходимо знать историю их предка, боярина Каломфира...
— Фэрымэ! — строго прозвучал голос Думитреску. — Позволив вам разглагольствовать, я хотел проверить, сколько еще вы собираетесь испытывать мое терпение. Вы несете всякую чушь на постном масле и думаете, что, заталмудив нам голову своими россказнями, легче избавитесь от нас. Я уже сказал: ограничьтесь Дарвари!
— Именно о нем я и хотел рассказать, — извиняющимся тоном проговорил старик. — Ведь все последствия связаны с той ночью, когда Дарвари встретился с Замфирой. Я уже сказал, что эта молодая женщина, именовавшая себя Замфирой, была необычайно красива. Дарвари просто окаменел, увидев ее, и мгновенно подпал под ее чары. И когда Ликсандру учтиво, но чрезвычайно холодно обратился к молодой паре: «Что вам угодно?» — а Драгомир ответил: «Я зашел в корчму, чтобы выпить, а прекрасная Замфира — в поисках модели», на что Ликсандру возразил: «Весьма сожалею, но сейчас, в три часа утра, когда даже Бог спускается на землю, мы хотели бы остаться одни», — именно в этот момент Дарвари жестом остановил Ликсандру, чтобы тот не выпроваживал пришедших, а Замфира подошла к Дарвари и, взяв его за руку, проговорила: «Какой добрый юноша, он приглашает нас вместе повеселиться в вашей корчме». Дарвари побледнел от счастья. «Пусть останутся! — воскликнул он. — Ликсандру, может, и у них есть свои знаки!..» Тут вмешался и Драгомир: «Если вы занимаетесь ворожбой, то этого я не боюсь, потому что в одиночку мог бы одолеть всю вашу компанию. Но вот этой девушки, этой скульптурной модели, я боюсь, мне в нее пришлось бы стрелять из пистолета. Кто знает, куда бы я попал, но скандал разразился бы наверняка». Оана расхохоталась и воскликнула: «Я не боюсь пули, боярин, свинец меня не берет...» — «Но тут не пули», — возразил молодой человек, вытаскивая из кармана револьвер и показывая его. Револьвер был сделан точь-в-точь как браунинг, но стрелял не пулями, а шариками с цветной жидкостью. «Мне его только что прислали из Лондона, — пояснил Драгомир. — Специально для великосветских дуэлей, прямо в салонах. Снаряды пяти различных цветов...»