Впрочем, для Валентиныча прошлое — это только его прошлое. И вот здесь-то он очень ошибается, слишком на многое замахнулся. Определенная часть прошлого принадлежит моему отцу, а я похож на отца, так говорят все отцовские друзья, и, значит, эта определенная часть прошлого принадлежит и мне, я ее люблю и никому не отдам. Иначе откуда бы я взялся такой, а я могу сказать, «откуда я взялся», могу объяснить, если надо, и нечего ахать, как будто я, действительно, возник из ничего. А раз уж я знаю, откуда я взялся, то мне уже не занимать независимости. И, может быть, Валентиныч смотрит на меня так именно за то, что я похож на другую, а не его, часть прошлого. Все-таки его часть — это часть, а не все прошлое. И это правда, думаю я, точно такая же, как то, что и Валентиныч и я живем на этом белом свете.
Я же Валентиныча не ненавижу, это удивляет меня, ведь причин ненавидеть его совсем не мало, и дело не в куреве, и не в босоножках, и не в том, что я тощий, хотя и «железный». Я презираю Валентиныча, мстить ему мне не хочется, но вот если бы он помолодел и снова взялся за старое, я бы вышел «на бой кровавый», убил бы его и таких, как он, убивал бы спокойно, будь даже они Горынычами, с десятью головами на брата, и вот тогда я, точно так же, как он мою, разнес бы его квартиру в щепки…
В марте я был агитатором на этой улице и видел эту квартиру, где на стенах долгое время, десятилетия, пока я не повзрослел, висели большие, красивые грамоты за проявленную в те самые годы «политическую бдительность». Одна из них, быть может, за моего отца. Сейчас эти грамоты спрятаны, а четкие прямоугольные пятна на стенах Валентиныч закрасить не успел…
Еще я знаю, что у Валентиныча была жена. Говорят, настоящая «королева». Для меня эта характеристика имеет большое значение, потому что если бы она не была «королевой», она бы осталась с Валентинычем. А она ушла от него, когда узнала о Валентинычевом «трудной» работе. И тогда он и ее посадил, как предателя, чтобы «не досталась» другим, и за нее, наверное, грамоту получил, одно прямоугольное пятно, а фотографии и вещи «королевы» уничтожил. Хотите, пишите роман. Тоже «актуальная тема». У меня же все это перегорело И мне не страшно от «этого», потому что я вырос среди этого и очень много сказок не дослушал в детстве. Нет ни ненависти, ни страха, но мы с Валентинычем — враги. Ведь чтобы быть врагом кому-то, необязательно ненавидеть или бояться, это даже и не самое главное, и не самое страшное для врага. Это тоже открытие, и теперь я не удивляюсь, почему у меня нет ненависти к Валентинычу.
А на цветущей клумбе сидит девочка. Слышу, потихоньку плачет. И вот уже пишется моя сказка. Я должен сказать кое-что, и тогда казалось бы разрозненные явления завертятся в одной карусели цветными картинками. И что же из этого получится, думаю я. Но карусель толкает другой. Это Валентиныч, имеющий отношение ко всему на свете, говорит страшным-престрашным голосом:
— Вот как посажу тебя в железный мешок. Да как унесу!.. Будешь знать, как реветь.
Девчонка перестала плакать, с вызовом посмотрела на Валентиныча, спокойно отряхнула платье и спрашивает:
— А ты кто?.. Бармалей?..
Я так и ахнул. Но Валентиныч уже не смотрит на нее, она ведь перестала плакать, он добился, «по-отечески», своего. Он снова уставился на меня. А она снова заплакала, и я понял, это тактика, назло Валентинычу.
— Ну, да. Бармалей, — говорю я как бы себе, а сам гляжу на Валентиныча, и толкаю карусель дальше. — Самый настоящий Бармалей. Только усы сбрил, разбойник… — «сволочью» я его называть не буду, потому что это некультурно, и детям это слово знать не положено.
Старик делает вид, что ничего не слышит, и даже смотрит в другую сторону. А девчонка подходит ко мне и говорит:
— А ты не спросил сразу, почему я плачу.
— Да хотел спросить, — говорю я. — Все с силами собирался… Устал я очень в своей конторе. Во-он там… Платье на вышку шил. Такое, как у тебя…
Она приложила кулачок к глазам, посмотрела в «бинокль»:
— Красиво, — говорит и сочувственно смотрит на меня, качая головой от изумления.
— А у тебя, наверное, куклу отняли, — говорю я. — Вон тот Верзила, — я показываю на мальчишку у соседней клумбы. Девчонка кивает. — Мы еще проучим его. Не убежит. Вот отдохну…
Она снова кивает.
— Где-то мы с тобой встречались, — говорю я. — Давным-давно. В тридесятом царстве, помнишь? На самом перекрестке, на углу?..