— Не помню, — говорит она. — А ты кто?.. Волшебник?
Я знаю, какая ответственность называться волшебником, и я не ожидал такого поворота, потому что я всегда был самым обыкновенным Кибером. Но отступать нельзя, и я киваю, как она, быстро и решительно, и еще я боюсь, как бы она не спросила, куда девался Факир и Волшебная Шкатулка, потому что тогда мне пришлось бы говорить неправду…
— Ты молодой, — говорит девчонка. — А папа сказал, что волшебники старые…
— Это злые волшебники старые. Бармалеи разные, — я показываю на Валентиныча. — Вон видишь… А я добрый волшебник, и всегда молодой. А вообще-то мне много лет.
— Первый раз вижу волшебников. — потихоньку удивляется моя маленькая. — А у тебя есть родители?
— Их убили, — говорю я, подумав. — Бармалеи…
— Фашисты? — спрашивает она.
— Ну, да. — я просто рад, что она знает про фашистов, это, наверное, папа рассказал, а вот как ей о Валентиныче рассказать, не поймет ведь, поэтому я и говорю:
— Фашисты.
Голос у нее очень добрый:
— Волшебник, а помнишь… Мы с тобой встречались в сказке, — и она уточняет, — на самом углу, помнишь?.. Только там этого Бармалея не было. Ума не приложу, — говорит она, совсем как папа, наверное, — откуда он появился, страшилище такой. У-у-у!..
Валентиныч не смотрит в нашу сторону, но все слышит. Уши у него красные, даже седина порозовела. О чем-то он шипит, этот наш Бармалейчик. очень зло.
— Это безопасный Бармалей, — говорю я и смеюсь. — У него склероз, есть такая болезнь. Ты его не бойся… Вот раньше он был страшный. У-у-у-у!..
— А такой чи-и-истенький, — говорит девчонка. — Просто не верится, — и она смотрит на ордена Валентиныча, это теперь для нее грудная задача. — У папы, наверное, тоже есть ордена, за войну с фашистами.
— Как же я сразу не догадалась, — огорчалась она. — Вот глупая… Сразу же, ну, сразу, видно, что злой волшебник Бармалей. Только усов нету… Когда ты не пришел, он сказал, чтобы я играла там, — она кивнула на большой ящик с песком для детей. — Вот ведь какой!..
— А ты про себя трижды плюнь на него и скажи, что не боишься, — посоветовал я.
Она помолчала и говорит:
— Готово!.. Ой, а где же Бармалей? Испарился?..
А он удрал, только его и видели. Он, наверное, испугался, как бы мы на него и в самом деле не плюнули. В общем мы изгнали Бармалея. Радость ты моя неописуемая!.. И тогда мы пошли к Верзиле отнимать куклу. Он ее сразу, конечно, отдал… А потом я советовал девчонке обязательно дождаться Эльфа, постараться узнать его, даже если он придет в драных штанах, грязный и осмеянный, неприметный, не отдавай его никому… Я подарил ей круглый подшипник, и она сказала, что зароет его в землю и вырастет «вот такой трактор». Она показала на «Беларусь», стоящий возле магазина, пошла к нему, прислушалась, приложила руку к радиатору, а потом к своему сердцу. Должно быть, сердце и двигатель звучат похоже. Я решил когда-нибудь проверить это. И я понял, что эта девчонка в ситцевом платьице, наверное, Дюймовочка, она ведь сама заговорила об Эльфе первой, я не догадался. И мы с Дюймовочкой договорились теперь каждый день приходить сюда и изгонять Бармалея… Она пошла строить дом. Не в ящик, а возле ящика. Строить дом в ящике было для нее унизительно. Никто не знал, для кого она строит этот дом. Но это неважно. Ей было интересно, и она строила бесплатно. Дети строят дороги, мосты, дома бесплатно… Иногда мне кажется, что у меня не было детства. Я почти ничего хорошего не запомнил, мне нечем похвастаться. «Был маленький…» И, может быть, теперь я наверстываю?.. Ведь для того, чтобы детство кончилось, надо, прежде всего, чтобы оно было. А если его не было? Если его уничтожил Бармалей…
Белый платок
Дима шел по вечерней улице, думая о чем-то своем и не замечая прохожих…
— Здравствуйте, — сказал ему кто-то.
— Здравствуйте, — ответил он, не останавливаясь. И сказал это чисто автоматически. А потом оглянулся, кто это поздоровался с ним так приветливо. Она была молоденькая, очень. В этом году, наверное, окончила школу. Он не помнил, где встречался с нею. Может быть, она приходила к нему за чем-нибудь на работу. Или он видел ее где-нибудь, когда ходил по своим делам. Больше он нигде не мог встретить ее, потому что в этой части города его почти никто не знал и почти никто не говорил ему «здравствуйте»… Это была не тронутая бедой и временем хрупкая молодость, на которую оглядываются с завистью и о которой думают: «…что же ждет тебя впереди, какая судьба, какие встречи?.. Пусть у тебя будут свои ошибки и горести, но пусть не будет наших, пусть ты встретишь свое время сильной и победишь». В ее «здравствуйте» звучала смущенная благодарность за что-то хорошее Там было столько приветливой! радости, столько серьезной доброты, но, прежде всего, веры, что Дима как-то остолбенел и стал припоминать, чего же хорошего он сделал этой девушке… Все, что сейчас произошло, было словно приветом с берега, к которому моряк должен, наконец, причалить после долгого плавания, после крушения тысяч иллюзий, после бурь, оставленных в океане. Диме еще никто не говорил вот такое «здравствуйте». Между тем. ради такого привета, пока первого в его жизни, только и стоило жить… Ноги теперь «сами» шага ли дальше, а Дима всеми своими мыслями устремился назад, к месту, где он встретился с нею… Разошлись они быстро, и он не успел хорошенько разглядеть ее. Лишь запомнил, что на ее шее повязан, небрежно, изящно и целомудренно, белый платок.