Странная эта боль, и сравнить ее не с чем. Вчера чуть было не лишился отца. Но все обошлось. Однако же… Нет! Будем считать так — на этот раз все обошлось! Все обошлось! На этот раз!
И Евгений Александрович возвращался к письменному столу.
Было ему тридцать восемь лет, шестой месяц он занимал кресло проректора и пока что вникал в дела.
Дверь кабинета осторожно приоткрылась, показалась голова Вали Беловой, технического редактора из редакционно-издательского отдела.
— Можно к вам?
— Если нужно, то можно.
Тогда Валентина уверенно распахнула дверь и вошла в кабинет. Чувствовала она себя в официальном кабинете довольно свободно: ей приходилось бывать здесь чуть ли не каждый день по типографским делам. А поскольку в полиграфии, в своей специальности, она разбиралась больше Евгения Александровича, то пробуждала в его душе самые добрые чувства. Они даже перешучивались. Валентина как-то спросила:
— Вы, случайно, не знаете, как размножаются кактусы?
На что Евгений Александрович тут же ответил:
— Ни разу не видел. Ночью я сплю.
Пока Евгений Александрович читал и подписывал бумаги, Валентина разглядывала его. Она сказала:
— Вы сегодня плохо выглядите.
Вместо того чтобы ответить что-нибудь остроумное, Евгений Александрович снял очки и стал протирать линзы носовым платком.
— У меня с отцом плохо. Вчера отвез в больницу.
И оттого, что Валентина напряглась, ожидая каких-то еще подробностей, он добавил:
— А в палату не пускают, грипп, говорят, гуляет по городу.
Валя сочувственно кивнула:
— Да, грипп. Но я могу помочь вам: я могу достать пропуск в палату.
— Каким образом? — и в голосе его была не радость, а вежливое понимание невозможности этой затеи.
— Я знаю как. У меня есть знакомая, очень хорошая женщина.
— Буду благодарен, — только и сказал Евгений Александрович.
Несчастный случай, уложивший отца в больницу, поразил Евгения Александровича своей нелепостью, варварством, своей необязательностью, что ли. Вышел старик утром на кухню покурить — спичек под руками не оказалось. А мать чуть свет стирку затеяла — на плите в баке белье кипятилось. Хотел он бак сдвинуть, клочок бумаги зажечь, да и перевернул его на себя.
«Скорая помощь» тут же отвезла отца в больницу, а Евгений Александрович вдруг серьезно задумался о случайностях в жизни. Но уже не с благодушием и уверенностью много повидавшего ученого, а конкретно и образно, как дикарь, у которого преобладает первая сигнальная система. Это надо же — наше существование зависит от тысячи случайностей. И они, оказывается, закономерны. Мысль, конечно, стара, как мир, но одно дело доводить ее до сведения студентов, другое — знать: бак, поставленный на плиту руками матери, уготован для тебя…
А вечером он вспомнил Фета. Он достал из шкафа заветный томик и сразу же нашел нужные строчки. Евгений Александрович подозвал десятилетнюю дочь Светлану.
— Послушай, о чем писали сто лет назад.
Понимаешь? Просиял над целым мирозданьем и в ночь идет и плачет уходя.
— Понимаю, папа, — сказала Света, глядя на отца серьезными глазами.
— Это гениальные стихи. Лучше не скажешь: «сиять над целым мирозданьем…»
— Понимаю, папа, очень хорошо понимаю.
Впечатлительная девочка, ученица третьего класса музыкальной школы, уже готова была расплакаться. Евгений Александрович притянул ее к себе и почувствовал, как и у самого глаза стали влажными. Он даже сам растерялся, столь неожиданным это было для него. Несчастье ли окрылило поэзию до невозможного взлета, вспыхнувшая ли внезапно жалость к дочери, такой маленькой, такой беззащитной… Только представить, сколько ей предстоит испытать в этой жизни… В самом деле, что жизнь и смерть? Главное — огонь души человеческой. Это страшно, когда, просияв над мирозданьем, он гаснет, но еще горше, когда он гаснет, не загоревшись… А Света сжала руку отца, и пальцы у нее были сильные, как у настоящего музыканта.
…В будничной суете, в заботах малых и больших Евгений Александрович незаметно, но крепко привязался к своему институту. Ему стал нравиться даже внешний вид здания, походившего на гигантский корабль. Стояло оно несколько в стороне от других домов, сверкало и переливалось окнами, стеклянными переходами, алюминиевой отделкой, декоративной облицовкой. Внутри же это был настоящий лабиринт. Среди преподавателей даже ходила шутка: если абитуриента завести, допустим, на третий этаж, и он сам отыщет выход, его можно смело принимать без экзаменов, за одну только сообразительность.