— Не откажите, уважаемый таксыр, отведать мое бедное угощение. Вода из Синего озера. Знаменитая вода!
Учитель не отказался. Чай, действительно, был вкусен. Радость охватила Тимура, когда учитель, прощаясь, дал ему совсем новенькую ассигнацию, на которую, как смекнул Тимур, можно прожить целую неделю. Добрый человек учитель. Старику понравилось и другое: первый раз за много лет его поблагодарили за то, что он хорошо ухаживает и держит в чистоте помещение. Одного не понял старый страж: почему учитель и мальчишка не пошли по дороге, что ведет вниз, а отправились на гору по тропинке? Но это их дело, может, им захотелось на архаров поглядеть.
Ощупав в тощем бельбоке хрустящую бумажку, он зашагал вниз. Праздник кончился, теперь сюда не скоро придут паломники. Самое время посидеть в чайхане.
Ехали они шагом, изредка перекидываясь малозначащими словами, ехали, как богомольцы-паломники, у которых впереди далекий, утомительный путь. В селения не заезжали, пробирались стороной, тутовыми рощами. Хаджиусман глядел по сторонам и старался припомнить места, которые были знакомы с детства. Не сведи его злая судьба с Курасадханом, он, Хаджиусман, сын мутавали Бабадуста, и сейчас бы жил в кишлаке Азан или в Маргилане, или в самом Коканде. И если бы не служил в мечети, на худой конец, торговал бы в ларьке ханатласом или остроносыми калошами. Но аллаху не угодно было видеть джигита в услужении, он показал ему другой путь. Сейчас не хотелось лезть в туман прошлого, не хотелось тревожить воспоминания, но они сами наплывали, заставляя учащенно биться сердце.
Перебравшись через железнодорожную насыпь, они спустились в лощину и выехали на тропу, что петляла между голыми курганами. Слева от курганов поднимались кирпичные корпуса стройки, в поклоне сгибались стальные шеи башенных кранов, без умолку гудели самосвалы, покрикивали паровозы, деловито ворчали экскаваторы. Дым и пыль заслоняли солнце, и вся стройка вставала в оранжевой мгле. Хаджиусман молча покачал головой. На его чалму и белый халат ложилась мягкая серая пыль.
— Ох-хо, как люди мучаются! Там, наверно, и есть ад? — указав камчой в сторону стройки, спросил он.
— Большой нефтезавод строится, уважаемый Хаджиусман-ака, — сказал Рауф-хальфа. — Люди говорят, что хорошо зарабатывают и живут в светлых домах, в достатке.
— Много болтают, — заметил Мадумар, — их только слушай.
— Да, да, Мадумар-ака, — отозвался Хаджиусман. — Нельзя слушать безбожников…
И опять воцарилось молчание. Говорить не о чем. Там другая жизнь, совершенно не понятная им. Тихо поскрипывают седла, устало фыркают ишаки, где-то уныло гудит шмель.
— Уважаемые! Где могила моего родителя Бабадуста-ата? — заволновался Хаджиусман. — Неужели мы проехали это место?.. Почему вы не сказали мне? Кишлак Азан где-то здесь?.. Может, мы по другой дороге едем?
— Правильно едем, — мрачно проговорил Мадумар.
— Мазар вашего родителя был не на кладбище, а возле дороги, там и дом ваш стоял, — сказал Рауф-хальфа.
— Конечно, — подтвердил Хаджиусман. — Кто же мог не выполнить завещание родителя?
— Об этом и говорю, — продолжал хальфа. — Во-о-он то место, — указал он на бурое облако пыли. — Самый большой цех там строится. Кишлака Азан давно нету, на его месте новые большие дома стоят. Рабочие живут. А рядом — Комсомольское озеро и много-много ребят там купается…
— О-о, аллах! — глухо простонал Хаджиусман. — Порази их громом, нечестивцев!..
Больше он ничего не сказал, опустил голову и перестал смотреть по сторонам. Проезжая мимо развалин заброшенного кишлака, он подумал: «Хоть здесь еще стариной пахнет — и то слава богу. Сюда не успели забраться. Вон камни — остатки мечети! А это что?.. — он прислушался. — Чу, кажется, голос азанчи звучит над святыми развалинами?..» И с досадой поморщился: то был голос одинокого жаворонка. Кому он пел? Может, солнцу. Может, птенцам своим, которые укрылись в развалинах. «Эх, бездельник! Что тебе не петь — ты свободен!» — ругнулся про себя Хаджиусман.
Мадумар стеганул ишака и поравнялся с Хаджиусманом.
— Местность эта ничего вам не напоминает? Вон тот заброшенный сад в низине? — взмахнул пустым рукавом Мадумар. — Арык? Он давно высох, разве только родничок остался…
— Не могу припомнить, Мадумар-ака, — Хаджиусман привстал на стременах, поглядел из-под ладони вокруг. — Нет, не припоминаю…