Вместе с тем, что казалось летним голубым сном, вместе с ясным небом, ярким солнцем и другими прелестями на Сухие увалы обрушивались страшные грозовые тучи, громы, молнии, ливни. Вместе с золотыми осенними снами наползали непроглядные туманы, хлестали многодневные холодные дожди. А белый зимний сон сопровождался такими морозами и буранами, что и сам никуда не выйди, и к себе никого не жди.
Марфа решила переменить свою жизнь.
Был на исходе ясный, теплый осенний день, один из последних хороших. Вскоре ожидались холодное ненастье, заморозки и зима.
Неподалеку от хижины теплился небольшой костерок, над ним булькал кипевший в котелке суп. Марфа ждала мужа, который ушел на охоту и почему-то сильно запаздывал. Охота, правда, дело неопределенное, расписанию не подчиняется, но в этот раз Охотник запаздывал непривычно, до тревоги.
Около Марфы играл разноцветными камешками ее трехлетний сын. Ему было скучно одному, он тянул мать за подол платья и настойчиво звал:
— Ма-а, давай вместе! Ма-а…
— Мне некогда, будешь играть с папой, — отговаривалась Марфа.
Она хотела еще раз спокойно, хорошенько обдумать то, что уже давно готовилась сказать мужу…
То скрываясь за утесами, то выглядывая из-за них, садилось солнце. Шире и шире раздвигалась красная вечерняя заря, словно разливали по небу расплавленный металл.
— Ма-а, я разобью небо, — вздумалось парнишке. — Можно?
— С небом можешь делать что хочешь, — разрешила она, и малец принялся кидать в него камешки, надеясь, что небо звякнет или треснет, как однажды треснуло ламповое стекло.
Неясно, будто прикрытый чем-то, засветился круглый молочно-белый месяц.
— А в него можно, ма-а? — снова пристал в Марфе парнишка.
— Сказано, с небом делай что хочешь: клади за пазуху звезды, хватай за хвост тучи, лови молнии. В отца пошел, мало тебе занятьев на земле, все к небу тянешься.
Наконец Охотник и его верный спутник Плутон Третий вернулись. Охотник сбросил с плеч маленького мертвого козленка и сказал:
— Я гонялся за ним весь день и убил только недавно. Он еще теплый.
— Раньше ты не убивал таких, — упрекнула его Марфа.
— Тут, поблизости, я сильно распугал дичь. Но что поделаешь, семья.
— Садись ужинать.
Марфа быстро вынесла из хижины на волю низенький столик с табуретками, собрала обед, подала мужу полотенце, мыло и воды помыть руки. Затем немножко в стороне поставила еду для Плутона.
Охотник ел так жадно, что Марфе стало жаль его: вот как упетался, бедный! Хуже, чем Плутон. Охотник заметил жалостное выражение ее лица, глаз и спросил:
— Что-нибудь случилось?
— Ничего особенного.
— Ты хочешь сказать что-то?
— Ешь-ешь! Сказать, поговорить успеется.
— Сегодня ты какая-то… — он сделал паузу, — другая, решительная.
Марфа смолчала, а про себя подумала: да, другая. Она была уже не та сумасбродная девчонка, которая погналась за Охотником.
За годы жизни с ним она узнала и радости, и горести, и заботы, и тревоги, и одиночество, и глубокую думу.
После обеда Марфа уложила парнишку спать, перемыла и унесла посуду, а освободившись, сказала:
— Ты говорил, что тебе запрещено жить в городах. А в заводах можно?
— Да.
— Давай переберемся в завод, к моему отцу.
— Зачем это?
— Одному тебе трудно кормить всех нас. Я вижу, как маешься ты. А там я поступлю на завод, ты можешь заниматься своими камнями. Заведем корову, огород, сенокос. С мальчонкой будет возиться бабушка.
— Там нечем дышать, парнишка зачахнет, — возразил отец.
— А здесь у него нет и не будет товарищей, друзей. А их не заменят никакие и самые пестрые камни.
— Кто же будет принимать здесь лётных? Иные из них через всю Сибирь несут в памяти нашу заимку, надеются на нас — и вдруг пусто…
Это было серьезное осложнение, и решили, что сперва переселится Марфа с сынишкой, а Охотник — после того, как найдет другого охотника жить в его хижине-крепости.
В горах умирала осень. Земля оделась в самые яркие наряды, каких не надевала и весной. Солнце приберегло для последних дней свои лучшие восходы, закаты и зори, воздух и небо приберегли свою самую большую чистоту и ясность.
Марфа обошла в последний раз Сухие увалы, попрощалась со всем, к чему привязалось ее сердце: с высокой поднебесной горой, заваленной опавшими листьями, этими роскошными лохмотьями осени, с ретивыми, веселыми ключами, с присмиревшими в безветрии озерами.