— Поразительно, неповторимо! — восклицал старик парикмахер. — За все пятьдесят лет моей практики не бывало ничего подобного. Садится в кресло девушка лет семнадцати, ну не человек, а цветок, и просит отрезать косу. Я привык всяко уродовать волосы, а все равно мне жалко, не поднимается рука… Ах, какие бывали косы! — Парикмахер всхлопывал ладошками и долго качал головой. — Белые, пушистые, вроде пены, золотые, каштановые, пепельные, черные с отливом… Косы, как и люди, все разные, у каждой хоть чуть-чуть, но своя особица. Я настриг уже целый мешок кос. Что-то не позволяет мне выбрасывать их. Кажется, что придет время, когда женщины затоскуют по косам и начнут спрашивать обратно.
Из парикмахерской Ирина прошла в штаб красногвардейского отряда и попросилась к командиру.
— Кто такая? — спросили там.
Ирина назвалась по имени, отчеству и фамилии. Юшка принял ее один, без свидетелей.
— Я хочу в твой отряд, — сказала Ирина.
— А зачем? — спросил Юшка.
— Добывать счастье.
— Кому?
— Всем, кто стоит его. И добивать старый мир, который разлучил нас.
— Ладно, возьму санитаркой.
— Я хочу воевать с оружием в руках.
— Таких у меня довольно. Мне нужней санитар. Согласна?
Ирина согласилась. Юшка спросил:
— А где наша дочурка?
— Все там же, у тети Даши.
— Как будем с ней?
— Я сделала, что могла. Теперь делай ты, отец, пришла твоя очередь.
— Что — я? Куда — я? — беспомощно заворчал Юшка, огромный, могучий, гроза-человек.
Усмехнувшись на его растерянность, Ирина сказала:
— Поднять ребенка потрудней, чем командовать «направо» да «налево». Не трудись, не ломай голову, все обойдется без тебя… — И помолчав: — Да и без меня.
— Как так? — встревожился Юшка.
— Мы потеряли девочку так же верно, как потеряли друг друга.
— Что с ней?
— Она не хочет знать нас. Мы сами ушли из ее жизни, сами вынудили ее жить без отца и матери. И она научилась обходиться без нас.
Ирина вышла. Юшка подумал: нехорошо получилось с дочерью.
…Перековав заново всех коней, Юшкин отряд двинулся по Уралу добивать царские порядки, ловить непойманных царских прислужников. В первую очередь решили посчитаться с Флегонтом-старшим, воздать ему по заслугам.
С кровью занял Флегонт-старший прииск Горный Спай, и кровь все время лилась там. Никогда не выводилась с прииска сотня карателей. Всякий новичок, появившийся в Горном Спае, обязательно показывался хозяину прежде, чем полиции.
— Зачем пришел? — спрашивал его Флегонт-старший.
— Работенку ищу.
— Паспорт есть?
— Куда без него, храню, как самую дорогую родню.
— А ну, покажь!
Глядел Флегонт на паспорт и, если видел, что документ подлинный, совал обратно.
— С подложным не беру.
— Да самый верный документ! Мы такими делами не занимаемся.
— Сказано — не беру! Иди и расскажи везде, чтоб другие субчики, вроде тебя, не совались к нам.
Уходил человек и немало удивлялся, что не могут отличить доподлинного паспорта от подделки.
А разглядывая явно подложные документы, Флегонт одобрительно рычал:
— Так, так, все в порядке, нам это подходит. Может, и с тюрьмой знаком?
— Да как сказать, бывало… Годков на пять примазан.
— Мало. А случайно не в бегах числишься?
Величайшее гостеприимство и почет находили в Горном Спае все беспаспортные, пребывающие на лётном положении.
Гудела по Уралу слава о Флегонте-старшем.
«Нет документа — иди в Горный Спай. Приготовлена для шеи петля — туда же. Кровь на руках — к Флегонту-старшему, отмывать в реке Косьве с песочком и золотцем».
Не было отбою от лётной и беспаспортной голытьбы, но не было и отказу. Доставало на всех лопат и кирок, а пески Косьвы велики и богаты золотом. Селилась охаянная голытьба по шалашам и землянкам, отдавала свои руки и волю на произвол Флегонта-старшего.
Когда случалось наезжать Флегонту в город, ему говорили друзья золотопромышленники:
— Слава про тебя неважная, принимаешь ты всякий сброд.
— Дешевше обходится, — ухмылялся Флегонт.
— Неудобства могут быть с начальством.
— Расчету больше одарять начальство, чем оплачивать рабочего.
И платил Флегонт щедро начальству, зато рабочим полцены.
— Отпетые головушки, ладить с ними трудно.
— У меня на такой предмет солдаты водятся и спирт.
Он лился в Горном Спае рекой, которая была многоводней и неистощимей Косьвы.