В настоящий момент после всего пережитого Россией в течение 4-х с лишним лет революции приходится сказать еще и то, что главные массы русских революционеров даже во время революции не отдавали себе ясного отчета в значении жертвы и служения в этической психологии русского народа и не учитывали их значения в качестве могучего революционного двигателя. Они раз навсегда приучили себя к мысли, что революционные жертвы только их обязанность, т. е. обязанность людей борющихся за народ. — Что же касается самого народа, то ему говорилось лишь о материальных нуждах и личных или классовых эгоистических интересах.
В целях революционной пропаганды все это могло быть очень хорошо до революции. Но это стало абсурдом с того момента, как революция вспыхнула, и как русские, крестьянские и рабочие массы сами превратились в революционеров и пожелали выдвинуть своих революционных вождей. Говоря иными словами, русские революционеры всегда упускали из виду, что дух жертвенности не есть их личная привилегия в качестве вождей народа, но что он неотъемлемая принадлежность всякой вообще революционной психологии. Уже одного этого последнего замечания достаточно с моей точки зрения для того, чтобы утверждать: несмотря на всю свою революционность, главные кадры русских социалистов были далеки от понимания того, что такое революция и каковы ее законы.
С другой стороны, имея гораздо больше точек соприкосновения с широкими народными массами, чем остальные русские интеллигентские круги, наши интеллигенты-революционеры все же очень мало знали русский народ. Им не был знаком его образ мышления, или во всяком случае они не считались с ним в создававшихся ими планах революции. Особенно же плохо понимали они то, что революция имеет свои собственные законы, свои особые условия успеха и неуспеха, свои национальные формы. Наконец, они совершенно не понимали, что русский народ во время революции не мог довольствоваться ни старыми программами, выработанными на покое несколькими интеллигентами-революционерами, ни их педагогическими брошюрами, ни добродетельным наставничеством и водительством лишь ими самими признанных вождей. Русские крестьяне и рабочие прежде всего должны были разрядить свой вековой гнев угнетенного и порабощенного народа, заставить стократно заплатить за старые несправедливости, многое разрушить и искоренить, и со своей стороны наделать несправедливостей. Одновременно им нужно было почувствовать себя загипнотизированными идеалами, позволявшими в своем действительном или призрачном величии заранее оправдать все разрушения, все несправедливости, все жертвы. Вместе с тем, охваченный революцией, русский народ естественным образом должен был представить собой, с чисто психологической точки зрения, громадную толпу, охваченную специфической психологией толпы. Народ хотел сам действовать и сам направлять ход событий. Он хотел, чтобы с ним считались, чтобы ему потакали, чтобы ему говорили его слова. Как всякая толпа в социально-психологическом смысле слова, он готов идти куда угодно за своими вождями, но как всякая толпа он хотел думать, что вожди управляют лишь по его собственной воле и ведут в направлении лишь им самим указанном.
То, что все почти русские революционеры не понимали или упускали из виду, Ленин понимал, оценивал и заблаговременно учел, чтобы применить в нужный момент.
Точно так же как Пестель он является большим знатоком истории, логики и психологии революций. Как Пестель, он знает цену особой революционной тактики, знает необходимость личной диктатуры наряду с программой, способной увлекать и толкать на жертвы. Однако, Пестелю и ему пришлось жить и действовать в совершенно различной обстановке. Проблема русской революции возникла перед Пестелем в виде проблемы революции без участия масс. Ленину, напротив, всегда приходилось думать о русской революции, совершаемой с помощью масс и, быть может, исключительно при помощи масс.
С этой точки зрения Ленин выступает как прямой единомышленник Бакунина, не представлявшего себе революции иначе как в виде массового движения. Точно так же как Бакунин, Ленин не ограничивался подготовкой какой-либо отдельной национальной революции, но всегда даже имел в виду мировое революционное дело. Наконец, вместе с Бакуниным Ленин всегда понимал, что массы наиболее порабощенные и наименее цивилизованные представляют собою источник революционной энергии гораздо более богатый и мощный, чем массы народов передовых и свободных. По этой именно причине он всегда приписывал первостепенное всемирное значение с нетерпением ожидавшейся им русской революции. Тем не менее, Ленина ни в каком смысле нельзя назвать вторым Бакуниным. По сравнению с ним, он человек гораздо более новой эпохи. Он хочет идти гораздо дальше и делать шаги гораздо более твердые. Бакунин верил, что революцию можно делать безразлично где и безразлично когда; Ленин верит в «объективные» условия революции, в том числе, конечно, в "объективные условия" мировой революции. Для Бакунина мировая революция представлялась произвольной суммой различных национальных революций, происходящих без какого-либо единого плана и направляемых без участия единой центральной силы. Поэтому-то он был против диктатуры. Напротив, для Ленина мировая революция представляется органическим мировым процессом, который должен или может иметь место лишь в благоприятной мировой обстановке, лишь при воздействии специальных мировых сил и при условии, что в ней, как актер в театральной пьесе, всякий народ играет свою роль.
Таким образом, программа русской революции являлась для Ленина лишь определенной частью мировой революционной программы. Все его внимание было сосредоточено на этой последней. Она должна быть выработана самым внимательным образом и покоиться на самых точных практических принципах. Идеал ее должен быть чрезвычайно широким и возвышенным и в то же время реалистичным и «научным». Прежде чем достигнуть реализации мировой программы, русская программа должна привлечь к себе симпатии во всех странах. Во время процесса самоосуществления она должна обеспечить себе условия, достаточные для того, чтобы привести в конечном итоге к установлению полного единства воли всех стран и всех народов.
Свою теоретическую программу Ленин нашел в учении Карла Маркса. Марксизм представляет собою в одно и то же время искусно выраженную научную дисциплину и универсально призванную основу для великого международного рабочего движения. Этими своими чертами он должен был вполне удовлетворять Ленина с двух главнейших точек зрения: во-первых, с точки зрения идеала и программы мировой революции и, во-вторых, с точки зрения могучего средства для организации революционных сил.
Таким образом два великих антагониста, Маркс и Бакунин, нашли свое взаимопримирение в лице Ленина. Оба оказались восполненными и исправленными. Излишняя теоретичность одного и избыток темперамента другого получили равновесие в действии и в мысли Ленина. При желании можно было бы определить Ленина, как революционера и социального реформатора при помощи следующего рода псевдоматематической формулы: Маркс помноженный на Бакунина, равняется Ленину. Или еще более точно: — Ленин равняется Марксу, помноженному на Бакунина, плюс Пестель.
С подобного рода формулой, думается мне, легко согласится всякий, кто как мы здесь — взглянет на руководящие идеи Ленина под чисто политическим углом зрения. В таком случае перед нами развернулся бы приблизительно следующего рода ход мыслей:
— Пока существует капитализм, широкие народные массы останутся порабощенными, и экономическое их положение будет неизменно ужасным. Чтобы освободить их, необходимо до основания изменить всю современную систему экономических отношений. Однако радикально изменить ее, не изменив параллельно систему отношений политических, нельзя. Необходимо, чтобы управление экономическими и политическими сторонами жизни перешло в руки трудящихся классов. Такой переход может произойти лишь в революционном порядке. Значит, нужно революционизировать массы и делать революции всюду, где они могут представиться полезными. Однако, отдельные революции не имеют большой цены, если они не ведут прямым образом к революции всемирной. Только эта последняя может бесповоротно низвергнуть капитализм и открыть эру коммунистического социализма. В таком случае — все для мировой революции! Каждая страна должна делать все возможное, чтобы обеспечивать ее успехи. Но ведь есть страны и страны. Одни далеко подвинулись вперед на пути экономического и политического прогресса и вполне подготовлены для социализма. К сожалению, психологически именно эти страны наименее революционны. Другие вполне пригодны для революции, но их культура и государственность сильно отстали и они еще не созрели для социализма. Вплоть до 1917 года Россия являлась главнейшей из стран этого второго типа. Ее правительство неизменно выполняло роль охранителя всемирной реакции. Коммунистической революции следовало поэтому во что бы то ни стало низвергнуть русское правительство и тем самым открыть перед Россией пути нормального социально-политического развития. Что касается других стран, то они в свою очередь неизбежно испытали бы на себе влияние русской революции. Победа царской России в исходе великой войны 1914 года легко могла бы отодвинуть русскую революцию и революцию мировую на бесконечно долгий срок. Стало быть, самое лучшее, если Россия понесет тяжелое военное поражение, вслед за которым революция должна вспыхнуть с тою же историческою необходимостью, с какой она вспыхнула в результате русско-японской войны.