— Не за сенцом ли к нам, Никанор Александрович? Что-то сегодня нет покупателей. Позапаслись за зиму-то все извозчики и коровники в городе, да в посадах, но ведь только пока. На егория-то как надеяться? Он, сам знаешь, может явиться голым. После него, бывает, все, до мышиных гнезд, скормишь скотине, а до травы так и не дотянешь ее. Кто с умом да с оглядкой, через неделю пожалуют к нам — помяни мое слово. Не побоятся и бездорожицы. А пока мы не распродали лишнее до последнего клока, выбирай-ка слюби. А?..
Прицепа хлебнул из блюдечка чай за один глоток и ответил, не глядя на Дорофея: «Больно и надо вашей ошмотины да ржавчины!».
Дорофей ему уступчиво, быть в самом деле: «Зачем ошмотины? Хочешь самого первосортного? Со Столбов? Ты знаешь эту пожню: она впритыке с вашей шунгенской Подбережицей. Только ваша дол занимает, а наша, — всю гриву по берегу. Идоломенки и того же Идоломенского озера. Рядом пожни, а сено разное. С вашей Подбережицы не всякой корове по губе, а с наших Столбов вези в Питер царским лошадям — чохом возьмут и поездку оплатят. Да мы еще не повезем: мы тем сеном своих лошадей кормим. Ну, а тебе по соседству, так и быть: возок уступим, накидаем по навильнику от каждого».
Ладным словом Дорофей взбудоражил мужиков, точно обнес их по чарке. А сам сорвался с места и подсел вплотную к нашему столу. Не скажешь, что здоровяга, но с маху-то все заслонил собой. Румяный, борода серая, курчавая, но еще не отросла, только обметалась круг лица подковой. Глаза игривые, светлее льдышек.
— Ты вот что имей в виду, Никанор Александрыч, — припечатал ладонью по столу. — На той пожне, на ваших-то Столбах, косил сам Некрасов! Читал Некрасова-то?
— Я кафизьмы читаю, а Некрасова тебе оставил, — хрипло буркнул Прицепа.
— Да ты погоди сурьезничать, — не унимался Дорофей. — Я тебе зараз расскажу про тот случай. Он, Некрасов-то, завернул к моему покойному дяде по пути в Шоду. Перед тем охотился в Ботвинском болоте, настрелял с полсумки долгоносиков. «Подвези меня, отец, до Мискова, — попросил он дядю. — А к ночи я сам дойду до Шоды». Дядя ему по правде: «Хошь не хошь, Николай Алексеевич, а придется тебе у меня ночевать. Обойди каждый дом в Вежах — ни у кого не найдешь лошади: все за Сотью на выгуле после сенокоса. Схожу сейчас до братана, — это он про моего отца, — скажу ему на радостях, что ты опять у меня, возьму узду и приведу из-за реки его Карька. Отдохни пока».
Некрасов прилег на сеновале, собака тоже ткнулась в ноги к нему и вытянулась, как убитая. Находчица бабка Черпачиха в ту субботу примылась в избе, ощипала с десяток тех самых долгоносиков по просьбе гостя и второй раз затопила печь. Дядя подоспел обратно уж перед закатом и растормошил Некрасова: «Слышь-ка, Николай Алексеевич, может, дойдем до Пережабы: скоро утки полетят с озера в садки на кормежку. Ударишь из-за куста разок-другой. Сейчас вкусна кряковая-то молодь!» — «Все несравнима с дупелем да бекасом!» — оговорил его Некрасов. Дядя на дыбы: «Тьфу на ваших фыркунов да блеянчиков! Вам, господам, заряды недороги — вот и лупите по всяким воробьям».
Но за ужином Некрасов упросил хоть ножку обсосать того же бекаса. Дядя отведал и покачал от удовольствия головой: «Зря хаял, винюсь: мала пташка, а вкуснее утки, как стерлядка судака».
Некрасов наказал запрячь лошадь пораньше: ему гребтилось пройтись до Мискова по болотам и поохотиться до жары. Дядя поднял его на заре. Некрасов позавтракал яишенкой, попил кваску и вместе с собакой — в телегу. Дядя захватил косу. Некрасов спросил: «Должно, еще не управился?» Тот отвечает: «Нынче, слава богу, никого не затянул сенокос. После ильина дня недели две поднажали с братаном и ухватили везде. На редкость ведреное лето. А косу я взял, чтобы тебя потешить, показать одно чудо». — «Какое чудо?» — «А вот выедем за Идоломенку и увидишь. Сегодня самое подходящее утро».
На Столбах дядя остановил лошадь. Солнышко поднялось в рост человека. За полтора месяца трава на скошенной пожне снова отросла по трубицу колеса. Дядя отошел от телеги, наточил косу и встал к солнышку спиной. «Давай, заходи сюда, за меня, — указал Некрасову место. — А теперь смотри на чудо». Махнул косой — с брызгов от срезанной травы полыхнула радуга. «Видишь ли?» — окликивает Некрасова, а сам знай косит да точно ныряет в радугу.