Некрасов не утерпел: «Дай-ка, дай-ка мне!» — попросил косу. Дядя уступил ему место. Некрасов принялся косить люто, с тяпка. Не столько захватывает, сколько пропускает. Дядя смеется на его усердие, на то, что не за косой следит, а любуется радугой.
Некрасов скоро задохнулся с непривычки да с горячки, отдал косу и сказал: «Волшебник ты, отец!»
Прицепа заслушался, отмяк. Дорофею посноровить бы, а он опять за свое:
— Так любо ли, какого сена тебе предлагаем? Его один пуд с наших столбов дороже целого стога с вашей Подбережицы. Бери, не жалей денег: выловишь их в любом месте...
Не заикнись он о деньгах — Прицепа усидел бы. А тут сразу понял, к чему Дорофей завел разговор и на что намекнул напоследок. В злобе так отодвинул блюдечко, что недопитый чай выплеснулся на руку ему.
— Не балабонь, пустозвон! — зыкнул на Дорофея и обложил его матерщиной.
Дорофей откинулся всем корпусом назад, вроде как с испугу:
— Что ты так срамишь меня перед великим-то постом! — опять ввернул колкое словечко. — Небесчего церковный староста...
Прицепу, точно волной, подняло из-за стола хохотом веженских.
— Ладно, багальтесь! — огрызнулся он на всех. — Увидим! Не пришлось бы хныкать да сморкаться в рукавицу! — пригрозил и — вон из чайной. Оставил меня неприкаянным сиротой.
Хозяин чайной попенял Дорофею:
— Что тебя дернуло задирать такого зловредника? С ним не больно связывайся. Он со всеми нелюдим, когда его ничто не касается, а по надобности к кому угодно вхож. От него только и жди каверзы да подвоха. Не стану осуждать, что пришлось у тебя к слову про Некрасова-то. А зачем начал подтыкать этого оборотня?
— Нет, не зря! — стал оправдываться Дорофей. — Пусть он не жмется в половодье за протоку, к Великому озеру, пусть не лезет с воровским ловом в наши места. Жаль, что он скоро упорол! Но ты передай ему, — наказал он мне, — если нынче застанем его на нашей воде, непременно утопим! Вас не тронем: вы, знамо, подневольные. Но его выдернем из лодки и сбурим в вешницу!
Мужики поддержали Дорофея:
— Утопить и следует! Все ему мало, глоту!
Но один рассудил иначе:
— Утопишь-то рядом, да на каторгу-то отправят далеко. Вот выкупать для острастки следует. Окунуть разок с головой во всей одежде — и будет знать...
Но Прицепа выкупал их раньше. Только не в вешнице, а в уездной управе. И очень толково, как мы услыхали после от него же.
После масленицы явился к самому начальнику управы и с глазу на глаз повел с ним разговор о наших шунгенских укосах. Выложил на стол карту, пальцем показывает и объясняет, как по секрету:
— Здесь по меже с нами пожня омелинских крестьян, здесь цыцынских, а тут пестовских. Название каждой, как изволите видеть, обозначено: Волчиха, Медуница, Желобово. Оно отпечатано и на картах тех владельцев, потому что карты составлены при Петре Великом и трижды заверены святейшим синодом, поскольку все мы монастырские. Мы спокон веков владеем землей по закону. Теперь гляньте на эту пожню, что примыкает к нашей Подбережице. Как она называется? Почему не напечатано? Почему голое место?
Начальник только хмыкнул:
— Про это не ты меня, а я тебя должен спросить.
— Потому, что у тех, чья она, нет правского плана.
Они пес знает когда захватили тут луга, как казаки степя на Дону еще до Стеньки Разина. Казаки хоть опосля обязались служить государю, им и вольность к лицу. А эти папуасы так и живут, точно в нетях: к людям спиной и к начальству боком. Земля у них чередом не мерена, подати с них взимаются наобум. Когда в нашей Шунге было двести дворов, нам хватало сена. Нечего гневить бога. А теперь их уж двести пятьдесят...
— О чем же вы хлопочете? — спросил начальник.
Прицепа указал на карте:
— Чтобы эту самую слепую пожню примерить к нашей Подбережице — и дело с концом! Я, как выборный от крестьян, прошу оказать содействие и вручаю вам по их произволению на личные расходы вот... что тут есть... — Вынул из-за пазухи пакет и положил на стол перед начальником. На пакете надпись: «Две тыщи с половиной». — Сложились по «красненькой» с каждого двора для вашей милости.
Начальник взглянул на пакет, потом прыснул в ладонь смехом:
— Папуасы! Очень удачно. Ох и чудак вы! И правильно: не дикари ли — плана не имеют?
Выдвинул ящик и ширк в него со стола пакет.
— Я, — говорит, — займусь: вашу Подбережицу непременно придвинем к самой воде — как полагается. Ведь и империя наша преимущественно на водных рубежах. Весной пришлю землемера. Только предупреждаю: пока о том никаких разговоров.