Чтобы запомнить осину, он прислонил к ней срубленную молодую елку и пошел домой. Дождик иссяк, но потянувшим ветерком шевелило листву, и с нее горохом осыпались полновесные капли. Промокший, выбрался на опушку. В тучах над деревней образовался разрыв. Под щелью бирюзового прогала облачную бахрому точно подожгло предвечерним солнцем. Засверкали капельки и на колючках жнивья. Рыжее поле сделалось каким-то празднично-веселым. Тем непригляднее выделялись на нем до сих пор не убранные суслоны. Они набрякли от дождей, побурели и показались опаленными. «Гноят хлеб работяги непутевые, — посетовал на колхозников Панкрат. — Их бы на производство, там бы им гужи-то подтянули...» Рожь скосили лафетной жаткой; потом разнепогодилось, и обмолот ее задержался. Но пожурить однодеревенцев у него вошло в привычку, был бы только повод. Проработав на картонной фабрике тридцать лет печником и истопником, он втайне кичился своей непричастностью к колхозу.
Дома наспех переоделся, вытащил из предбанника улей, выскоблил внутри в смоль затвердевшие пергу и вощину и стал устанавливать на колышке посреди огорода. За этим занятием его и застала возвратившаяся с тока супруга — бодрая женщина лет шестидесяти*
— Зачем выставил? — через изгородь спросила она Панкрата про улей, держась за колья, точно вела трактор.
— Плесень набилась. Пусть проветрится, — уклончиво ответил Панкрат.
— Нашел ли дублянку-то?
— Нашел. Завтра вызволю как-нибудь.
— А что сегодня-то вернулся пустым? Вырубил бы колоду кадки на две и принес бы. Больно полая-то нетяжела.
Панкрат нервозно ухмыльнулся:
— Хм... нетяжела! Взвесила — и приказала. Какой директор, подкинь в кочегарку! Попробовала бы принести сама.
— Да мне что... — оторвала Ульяна руки от кольев, но с места не отошла. — Сам же нахвалился в письме Василию: «Насолили груздей». Где насолили-то? В чем? Пролежат в корзине-то еще день-другой — и выкидывай.
Панкрата смутили нарекания жены. Он действительно написал про грузди сыну-полковнику, собиравшемуся в сентябре со всей семьей приехать к ним в отпуск.
— Ну и засолим, — возразил он в оправдание.
— Чем посулился, тем и употчую. И не только соленьем а...
Он чуть не проговорился про мед, но спохватился. И уж не без сердца сказал Ульяне:
— Еще суется с претензией, а себя не видит. Иди-ка к рукомойнику: быть сажу нюхала...
— С соломы, — пояснила Ульяна. — Снопы-то из овина, прокоптели. Постоял бы ты у молотилки-то, и у тебя бы борода-то из сивой сделалась, как у цыгана.
Панкрат вспылил:
— Из-за себя же ляпайтесь, подкинь в кочегарку! Какую технику вам ни дай, все у вас никак не получается, чтобы без грязи да не по-черному...
Не дослушав его, Ульяна ушла в избу, Панкрат, управившись с ульем, направился к бригадиру попросить на завтра лошадь.
Вечерело. В луже посреди улицы отражались избы, березы и яркая заря, защемленная синими тучами. «На ночь опять заволочет», — с удовлетворением заключил Панкрат, думая про пчел.
Ни дома, ни в конторе бригадира не оказалось: он у конюшни смазывал новую ось шарабана.
— Здорово живем! — учтиво поприветствовал его Панкрат.
Бригадир, вертевший колесо на косо приподнятой и державшейся на дуге оси, обернулся. Его узкое и довольно моложавое для сорока лет лицо было красно, и на нем заметнее выделялась серая и плотная, как наждачная зернь, поросль после недавнего бритья. Голубые глаза его неожиданно для Панкрата оживились:
— Здравствуйте, Панкрат Лукич! А я только что собирался к тебе.
— Зачем?
— Выручай: поправь завтра с утречка свод к топке старого овина. Затерло с хлебосдачей, а уж рожь в суслонах начинает прорастать. С одного-то овина никак обмолот не спорится. А делаем по две насадки в сутки. Того гляди, спалим.
Просьба бригадира озадачила Панкрата:
— Я бы, пожалуй, кабы не своя авария: у меня тоже... грузди портятся, а засолить не в чем. Доглядел сегодня осину на кадки, а принести уж не под силу. Мне бы хоть Чемберлена, — намекнул он на самого старого, разбитого ногами мерина.
— Черт с ними, с груздями, Панкрат Лукич! — запальчиво и убеждающе воскликнул бригадир. — Ты понимаешь, дня теперь нельзя просрочить. Мне, свались сейчас с дома крыша, и то не до себя! А вам грузди да кадка. Точно уговорились. Джигера тоже давеча отпросился на завтра в Мокрый бор: и ему приспичила кадка...
Панкрат так и обомлел от этого сообщения.. Ему сразу представился с вечной цигаркой в зубах его сверстник — колченогий и крикливый старичонка Кузя Мошкин, по прозвищу Джигера, сторож на колхозных парниках. Он наверняка найдет в бору осину, и уж ему не докажешь, что она «зачурена» им, Панкратом.