Взвихренный живыми впечатлениями прошлого, старик секунды не сидел спокойно: то размахивал руками, то вприклонку толкался всем корпусом к Лысухину, то дергался и выпрямлялся на стуле.
— Так оно и получилось, — приподнято продолжал он говорить о Секлетее. — Не в ущерб, а в прибыток пришлась она колхозу, как принялась работать на ферме. Доярки сперва ворчали промеж собой, что я не из них сделал выбор на должность старшей, и с обиды-то прозвали Секлетею Богомолкой, доглядев, что она кстится перед едой. Я покойницу жену не обвиню в зависти, а и то, помню, подколола меня тогда за ужином: «Твоя-то Богомолка упросила нас стирать халаты через каждые четыре дня. И метлы теперь не просыхают: отдоим вечером — и домой бы, а она покажет на окошки да на сточные желобы и напомнит: «Приоткройте чуть рамы да спустите весь квас, чтобы воздух не сперся за ночь: скотине полезно и нам оно приятнее». А вчера принесла из дому инструмент и заготовленные планочки и все примеривалась со складнем к кормушкам». — «Зачем это?» — спросил я. «А нам откуда знать? — проговорила Марфа. — Мы не перечим ей и не ввязываемся в ее дела. И она нам не дает отчета». На другой день, после утреннего наряда, я решил заглянуть на ферму. Коров уж согнали на выпас, и доярки разошлись управляться по дому. Думал, что не застану и Секлетею. А она оказалась там, что-то пилила ножовкой в самом дальнем стойле и на безлюдье вольно и с чувством пела себе в утеху: «Человек, яко трава». Мне с детской поры, когда отец силком заставлял меня ходить вместе с ним по воскресеньям в Ильинское к обедне, запомнился этот церковный тропарь. Он составлен в умаление нам: появился ты на свет, но помни, что не вечен и все равно исчезнешь навсегда. И только. Но главного не сказано: того, что прожить надо с пользой для себя и для других, а не сгинуть ничтожеством, паразитом. Я нарочно кашлянул, чтобы выдать себя. Секлетея сразу перестала петь и оглянулась. «Здравствуйте, Секлетея Ивановна! — радушно поприветствовал я ее. — Никак, вы чем-то занялись? Вроде пилите, строгаете, лес хорохорите?» Она поправила платок, что насунулся ей на самые брови, и заговорила сбивчиво: «Да вот самовольничаю, уж извините! Решила без вас пока хоть одну, а потом, мол, посоветуюсь... — И показала ножовкой на кормушку, в стенке которой выпилила угольник острием книзу. — Это я для того, чтобы корове не касаться шеей перекладины. А то, как на плахе, когда пьет и ест. Со дна уж не берет, а выхватывает корм и пятится от кормушки, чтобы жевать ей было удобно. Но немало добра роняет под копыта». — Старик вздохнул и убеждающе заверил Лысухина: — Не подумайте, что мне была в новинку ее затея. Нас, председателей, не раз вызывали до войны в район и область на разный инструктаж и гамузом возили в передовые колхозы набираться опыта. Много хорошего подметишь у других, да у себя-то применить не всегда доводилось: не позволяли ресурсы. А иное, совсем уж доступное, сразу бы надо за рога, да из головы оно вон в будней-то круговерти. Тех, кто находился тогда в деревне на руководстве, одинаково задевали помимо колхозных дел всякие другие важные мероприятия: и налог, и поставки, и заем, и лесозаготовки. Все касалось тебя, за все ты был в ответе! Я не стал оправдываться перед Секлетеей в забывчивости и упущении насчет кормушек, согласился с ее намерением обделать их. «Завтра, после наряда, — посулился ей, — пришлю вам на подмогу Степана Цыцына». А она мне: «Зачем? Вот гвоздей на обшивку срезов планками необходимо. А управиться могу одна. И не задолю, не беспокойтесь. Я еще в школе училась по труду «на отлично». И точно, слова у нее не расходились с делом. Скотный двор так обиходила, что любо-дорого. Завела календарь отелов, чего до нее не было. — Старик вдруг засмеялся: — И пастуха вежливо взяла в оборот: «Зря вы, Лука Данилыч, гоняете коровушек только по выбитым местам — по запольям да по опушкам. Подайтесь в лес. Там не так уж заломно. И сколько полян с нетронутой травой. Я сама видела. Разве не в ваших интересах, чтобы увеличился удой?» Пастух подчинился, но каждый день тишком жаловался на нее дояркам: «Хоть на больничку теперь с чесу от крапивы. В тайгу загнала чертова Богомолка!»