Не только одежда да то, что, по словам Глафиры Ананьевны, относилось к «форсу», сам этот небольшой дом был тоже вроде хранилища для предметов напоказ. В передней комнате, куда хозяева пригласили меня к накрытому столу, было на что взглянуть. Правую боковую стену занимали шифоньер и кровать. В зеркальной дверке шифоньера отражалось все: и пол с набивным ковром на нем, и оклеенный белой глянцевой бумагой потолок, и стол с самоваром и посудой на нем, и мы все на мягких стульях. А на кровати гора подушек.
Писцов рассмеялся.
— Да, да, — тоже со смехом подтвердил Саша. — Только Карп Зосимыч с Глафирой Ананьевной не спали на своей кровати: для того имелись полати в кухне. Всю левую стену заслонял буфет из мореного дуба с резьбой на каждой створке. Он был несоразмерно велик для помещения. Даже при снятом с верхнего корпуса венце вплотную упирался в потолок. Передняя стена тоже вся была заставлена. Диван без чехла — чтобы всяк видел коричневую кожаную обшивку — закрывал высокой спинкой пол-окна слева. А место у средней части стены хозяева отвели под такой предмет, о каком не помыслит любой мастак на ребусы и отгадки, — под умывальник.
— Почему под умывальник? — удивился Писцов.
— Потому что отделан мрамором — вот его и вломили для красы наперед. Все в комнате содержалось в чистоте и порядке, но в ней, как и в прихожей, пахло чем-то острым, вроде сыростью хлева.
«Уж очень вы стеснили себя», — высказался я насчет обстановки.
Карп Зосимыч окинул комнату взглядом и возразил мне:
«А разве больше-то хуже? Мы ходим — не запинаемся и ни за что не задеваем».
«По радио передавали беседу врача: вредно загромождать помещение излишеством мебели — через то получается недостаток воздуха».
«Мы не летаем на самолетах. Нам хватает его, воздуху-то. А радио мы не слушаем. Его у нас нет — и слава богу: не надо платить за болтовню да за музыку. То и главное».
Дору смутила резкая откровенность отца. Она с улыбочкой упрекнула его:
«Ты, папа, никак не можешь говорить без иронии: по радио, по-твоему, «болтают», а на завод жалуешься, что «изводит смородом».
«Я, дочка, к заводу без подыска: он всем в Затенках опора. Мало кто здесь самостоятельный, на собственных ногах...»
Карп Зосимыч сбил ребром вилки сургуч с головки бутылки с водкой и еще раз осмотрел стол: может, нет чего. Сладкий пирог с верхней коркой в решетку, черный хлеб, тонко нарезанная ливерная колбаса — все находилось в отдельных тарелках. Целиком заняла узкую тарелку и селедка с темной ямкой вместо глаза, словно он был выклюнут.
«А соленье? — обернулся Карп Зосимыч к хлопотавшей у самовара Глафире Ананьевне. — Соленье-то и забыла».
«Ой, и верно, — спохватилась хозяйка. — Вчера еще внесла из подполья, а на-ка... из головы вон».
Она поспешила на кухню и тотчас вернулась с алюминиевой миской в руках.
«Вот, грибков-то, — поставила миску на стол между тарелками. — Сама набирала прошлым летом. Нарочно ездила в Баричевку. На путные-то не попала, а уж что пришлось...»
И верно, не распознаешь, какие грибы были в миске. Рассол сгустился, и в нем, точно в солидоле, плавало что-то вроде обрезков подошвенной кожи.
«Ну так, со знакомством, и чтобы родство завязалось крепче, давай-ка...» — потянулся Карп Зосимыч с бутылкой к моей рюмке.
Я подстерегал этот момент как сел за стол.
«Нет, — накрыл рюмку рукой. — Извините, Карп Зосимыч, совсем не заправляюсь таким горючим. Оно, наоборот, только рвет родство, а не вяжет. Вы сами, пожалуйста, угощайтесь. На меня не обращайте никакого внимания».
Он сел и рассмеялся, потому что потерял замах.
«Да ведь и я не охоч на выпивку. Вот уж когда сшибешь подряд, так и не отказываюсь, не ломаю старинный порядок. А чтобы тратиться хотя бы на «чекушку», не имею привычки. У меня и родитель был такой. Всегда остерегал: «Смотри, Карпушка, не наваливайся на вино, даже на даровое! Помни: оно одно, а на два раствора — умным для веселья, а дуракам для погибели». Разве не верно? То и главное. — Карп Зосимыч поставил бутылку на стол и заткнул пробкой. — Значит, топор за пояс, коли сделка не состоялась».
«Я же предупреждала тебя, папа, что Саша принципиальный противник водки», — сказала Дора.
«Не от одной тебя слышал. Не покупать тоже думно, оно для виду — и то полагается».
Глафира Ананьевна вдруг напомнила мужу:
«А красненькое-то у тебя осталось. Попотчевал бы им».
«Да, слышь-ка? — живо обратился ко мне Карп Зосимыч. — Может, фраги рюмочку?»
«Ничего не надо», — поблагодарил я его.