Я высказался напоследок, что расходы на так называемый Карпом Зосимычем «свой стол» полностью беру на себя. Но он решительно осадил меня:
«Не горячись. Без срубов стропил не ставят. Твои-то деньги, какие и есть, еще в банке, за четырьмя подписями. А у меня здесь все под рукой: и магазин, и разные закуски. То и главное. Ты не думай, что не потрафлю на тех, кто бы ни навернулся к нам. Я, милый, побольше твоего прожил и всяких повидал людей. А ежели ты совестишься, то наперед скажу: в долгу передо мной не останешься. То и главное».
Мне не пришлось долго гадать, чем я ему буду обязан наперед. По пути к автобусной остановке, куда ему захотелось проводить меня и Дору, он уже выложил свои наметки на услуги ему с моей стороны:
«У меня за Новинском-то, на Омелюхинских вырубках, восемь кубометров дров да двадцать пять дерев лесу. С прошлого года лежат. У вашего лесника приторговал. Не урвешь ли как-нибудь денька три на тракторных санях, пока дорога не рухнула?»
От такой его просьбы у меня даже в груди стеснило. Но я не дал вырваться досаде, а только сказал:
«Я, Карп Зосимыч, не могу самовольно распоряжаться колхозным транспортом. Переговорите с председателем».
«Это я непременно. Я в четверг ходил в контору-то, да не застал его: сказали, в райком вызвали».
Мы с ним шагали несколько позади Доры. От его справного бобрикового пальто пахло нафталином. На ногах были черные чесанки с новыми большими калошами. Когда он ступал той или иной ногой, калоши прогибались посередине и оттопыривались кармашком. И если в такой кармашек попадали комочки снега, Карп Зосимыч останавливался и пальцем выковыривал их, чтобы не намокло и не испортилось красное сукно внутри калоши. Я поинтересовался, зачем он ходил к Грише. Он охотно, как своему, рассказал, что намерен подрядиться «вычинить» наш скотный двор.
«Плотникам, которые строили сельмаг, он отказал, — самодовольно ухмыльнулся Карп Зосимыч. — Кому дороги такие запропойцы? А я вот приду в среду, на федоровскую-то, и зараз договорюсь с вашим Попко. Заодно спрошусь у него и насчет вывозки моих дров из лесу».
«А для чего вам лес-то понадобился?»
«Пока скатаю его под закрой, а потом сгодится. Я, милый, куда бы и на чем ни ехал, всегда смотрю не по сторонам, а навстречу. То и главное. В городе знаешь какие держатся слухи? Химзавод хотят расширять. Его превратят в «гигант». Затенки все застроят каменными домами в три да в четыре этажа. А наши хибары метлой. Пока на то еще нет огласки, но уж надо припасаться к выселкам за Погостовский овраг. Вот он, лес-то, и сгодится нам с тобой, как придется перевозить избу да подрубать ее на рядок-другой...»
Видите, он все учел, чем сгожусь я ему как зять. Мне претило это, но я решил постоять за себя потом, а пока быть сдержанным.
«Вы сказали, что лесом раздобылись у лесника. Почему же вы не выписали в лесничестве?»
«Не крайность мне идти туда, в лесничество-то: там за каждый корень уплати сполна, а отведут двадцать-то пять бревен в таком месте, откуда их и вертолетом не вызволишь. А у лесника-то и сходней, и сподручней. То и главное».
«Но он не вправе самовольничать. Его следует притянуть...»
Карп Зосимыч рассмеялся:
«Полно, милый! Сколько лесники сбывают из фондов доброго леса под видом брака. Каждый год в делянках проводится санчистка: вырубают негодные деревья. А вместе с ними прихватывают немало и хороших. За них тоже отчитываются как за брак. Поди-ка различи потом по пню-то. Он, пень-то, уж не скажет... До прошлого года лесники не так много сбывали на сторону дров и бревен. Больше выручали на укосах: траву на полях продавали городским. А запретили по городам держать скотину — теперь они пуще принялись за лес-то».
После разговора с Карпом Зосимычем у меня только остался неприятный осадок на душе.
Автобус был переполнен, но Дора попросила молодую колхозницу потесниться с мальчиком — сыном — и села на краешек диванчика. А мне пришлось стоять. При встрясках автобуса в пути я оберегал собой Дору от толчков пассажиров, которые вплотную обступили меня со всех сторон. Я не намерен был уходить из колхоза да от матери. Но утаил это от Доры и ее родителей. Это сулило мне неприятность впереди, если Дора не пойдет на все уступки. А как чистосердечно любила она меня, я еще судить не мог. Может, ее больше влекло ко мне не чувство, а другое — рассудок и расчет.
Бесчестно было скрывать от Доры свои намерения, пока она не станет моей женой. Для нее я не мог допустить подвоха и решил объясниться с ней. Конечно, не в автобусе, при людях, а удобнее по дороге из Ивакина к дому. Пусть она тоже с глазу на глаз выскажет мне собственное мнение, согласна ли остаться в деревне навсегда. Я представлял, как смутится она, но надеялся, что сумею убедить ее.