«В Замолодино. Там мы с Василием сняли с трактора головку блока...»
Я надел шапку, но Дора предупредила меня:
«Да погоди, Саша! Вместе пойдем: я провожу тебя селом. Присядь на минутку».
Я поневоле подчинился. А она сказала отцу:
«Мы были в сельмаге. Ты сходи туда. Там очень много всего!»
«Да уж я наслушался в конторе-то».
«Хорош диван с откидной спинкой! Еще красивее два серванта...»
«Ну, уж не знаю, чем красивы эти коробы. Мне их даром не надо. Вот наш-то буфет — красота! Таких во всем городе, может, один. Бывало, в войну смеялись надо мной в деревне, что я выменял его на картошку у одной вдовы да на машине привез из города. А теперь кто ни заглянет к нам из Беричевки, только ахают, глядя на него».
«В новой мебели, конечно, ничего особенного, — согласилась Дора. — Зато большой выбор готовой одежды. Я, папа, примеривала одну шубку. Она покроя дохи. Это самый постоянный фасон. Мех тоже не вытрется десятки лет: сибирской белки. Все хвалили, как она мне идет! Вот спроси хоть его, — кивнула она на меня. — Я велела отложить, пока не попала на глаза другим».
Намерение дочери насторожило Карпа Зосимыча. Его веселость от удачи и легкого хмеля вдруг пропала, вроде искры в моторе.
«А дорога ли она? — глухо спросил он Дору про шубку. Узнав о цене, воскликнул: — Ой, дочка! Ведь целая охапка денег-то!..»
«Но и вещь-то, папа, исключительная! — пустилась убеждать Дора. — Это же редкость! Видел бы ты! Она случайно попала сюда: ее по разнарядке спустили в новую торговую точку».
Дора удивила и развлекла меня тонкостью доводов. Особенно того, который высказала напоследок:
«Вынеси на базар когда угодно эту шубку — тут же дадут за нее четыре тысячи».
Карп Зосимыч сдался:
«Ежели она стоящая, то, конечно, завсегда не в убытке. Такую можно взять. И денег найдем. Но только смотрите! Вам в полгода не расплатиться, хоть даже жить на одном хлебе. То и главное!»
Дора из-за спинки стула обняла его и поцеловала в висок.
«Погодишь и годик, папочка!» — и лукаво подмигнула мне.
Карп Зосимыч перехватил ее руки и задержал на себе.
«Всегда она так, — сказал мне, довольный дочерью. — Охомутает меня, и снимай я с вешалки, что ей приглянется. И верно говорится: курицу не накормишь, девку не нарядишь. — Он вздохнул и через плечо взглянул на нее. — Счастье твое, что мне на такой случай задалась сходная работа, а то бы и не заикайся об обнове. — И предупредил нас обоих: — На постой с ребятами определюсь у вас, пока не управимся. Не тратиться же на квартиру».
«Конечно, папа!» — охотно согласилась Дора.
Карпа Зосимыча снова пробрал зуд хвастливости.
«Мы ведь не затянем долго, — сказал он. — Председателю я, знамо, понапустил мути: тронь, мол, топором этот двор, так не оберешься лому. А откровенно говоря, поправить его не ахти как трудно. Он срублен в четыре связи. Стены тем удобны, что на карасях — схвачены поперечной рубкой. Если бы они были врезаны в стойки, то пришлось бы с осевшей стороны до самого верхнего венца выбирать бревна, а крышу вывешивать. А караси-то намного облегчают нам дело: подведем мы под каждый из них домкрат и поднимем весь бок выше уровня. Тогда стопа целиком стронется в противоположную сторону и выправится. Нам останется только заново подвести снизу три-четыре ряда — и шабаш! Выходит — не пори горячку, чтобы деньги получать не совестно. То и главное. Сколько плотников в городе гнут хребет на казенных стройках, а получают негусто: из расценок не прыгнешь на большой-то рубль. То и главное. Прознай они про здешний двор — в полцены взялись бы работать и всей-то бригадой управились бы в три выходных дня. Сюда попасть на что удобно: машины круглые сутки идут по большой дороге».
Мне нравится в дотошных людях их особая сноровка во всяком деле. Когда Карп Зосимыч поделился с нами, как он намерен поправлять двор, я остался очень доволен простотой его домыслов. Моя досада к нему сразу улеглась. Мне даже сдалось, что при его расположении и доверчивости ко мне я, может быть, уговорю его пойти на добрую уступку.