«Карп Зосимыч! — вместе со стулом придвинулся я к нему поближе. — Вы говорите, что городские плотники взяли бы полцены? Так и вы уж не дорожитесь! Коли работа сподручная, плюньте на выгоду».
Он высвободил руки Доры и весь точно сжался на стуле.
«А разве тебе жалко чужих-то денег?» — уставился на меня с колким укором.
Дора отстранилась от него и потупила взгляд в тот же альбом с картинками, который раскрыла нехотя, а я стал убеждать ее отца.
«Они не чужие, Карп Зосимыч, а наши, общие. Из-за них я тоже хлебнул лиха на вывозке леса. В самую стужу. И ладно, что мы подработали, а то и взяться бы нам не за что. Зачем же вам урывать лишнее в колхозах? Ведь у вас не нужда».
«Вон что. Уткнул! Всяк выкраивает свой интерес. И никому не запретно. То и главное. Себя выставил. Хэ... Точно не знаем таких. В лес-то совался из корысти: чтобы зачислиться в примерные да попасть в газету».
Меня покоробило от его ядовитых выкрутас, но я не высказал обиды. Даже улыбнулся:
«Мелко пашете, Карп Зосимыч: в газетах не одобряют тех, кто не умеет извлекать деньги из самого хозяйства, а выискивает их на стороне. Не гладят по головке ни председателей, ни рядовых колхозников».
«А за спасибо-то только дураки ломят».
«Папа! — нервно захлопнула Дора альбом. — Это уж оскорбительно! — Взглянула на часы и мне с преувеличенной тревогой: — Может, пойдем, ведь без пяти десять».
«Ничего, пусть так... теперь все равно, раз начали сливать горючее... Я, Карп Зосимыч, не дурак, а просто доброжелатель. Поймите правильно».
«Ну, ну... понимаю, — усмехнулся он. — Ты, стало быть, из тех, о ком говорится в писании: «И один праведник спасает город». Да кто верит ему, писанию-то? То и главное!»
«Писанию-то, пожалуй... А праведников у нас не один. Вот отступников, вроде вас, на ком не держится ни город, ни деревня, их, верно, единицы. Их надо по рукам, чтобы не обкрадывали доверчивых праведников».
Дора порывисто встала, отошла к окну да так и застыла на месте, глядя на улицу. А Карп Зосимыч зло кашлянул в кулак и возразил мне:
«Кого я обокрал? Ты накрыл меня, да?»
«А как же: брать за работу больше, чем следует, — это разве не воровство? Хотя и несудимое. Вы повадились вытаскивать репку почти без усилий. Такая уж хватка у всех шабашников. Меня не удивляет, что и ей передались ваши замашки, — указал я на Дору. — Она тоже норовит рвать цветочки походя, не нагибаясь. Взять, к примеру, ту же шубку да и «корочки», как она называет диплом...»
Дора боком прислонилась к косяку и рукой закрыла лицо, и без того спрятанное от моих глаз. Сомнительно было: переживала она или только разыгрывала. Но я сказал ей, не кривя душой:
«Не хотел я об этом, Дора. Собирался во всем убедить тебя после. Может, в том и ошибка. Но чем любуешься, то и щадишь. А теперь уж, прости, и любя все приходится под пласт...»
Я поднялся со стула, надел шапку и взял свой чемоданчик. Но Карп Зосимыч не дал мне уйти подобру.
«Любя, любя»... — моими же словами поддразнил он меня в напутствие. — Молчал бы, помело пустогуменное!»
Если бы он обругал меня иначе, пусть обложил бы самым непристойным словом, я стерпел бы. Но с такого прозвища нервы у меня сразу натянулись, как трос, и пульс дал скачок на высшую скорость.
«Пусть я такой, зато на честном уровне со своими. Нам трудно пока, но трудности мы осилим, и хлеба у нас будет в избытке. А вот вашу скатерть придется скоротать, чтобы вам ужинать в норму и не зазнаваться с жиру. Я завтра же напишу отношение и пошлю куда следует. Вас обяжут не только взять патент, но уплатить подоходный за многие годы. Я вам навсегда выправлю «привычный вывих»! Так и знайте, гражданин Косопанов!»
— Молодец! — воскликнул Писцов, глаз не спуская с Саши, который перед тем даже остановился и говорил с таким увлечением, словно все происходило перед ним вновь и наяву. — Крепко вы его взяли в оборот! Полагаю, его едва не хватила кондрашка?..
— Случись такое — я бы не пожалел тогда, — рукой рубанул Саша. — Впрочем, я уж ничего не замечал в горячке, а как посулил ему ежа, так и на выхлоп от них. Прямо отправился в контору. Двое парней, что с гармошкой вышли на улицу, даже остановились и перестали играть и петь при встрече со мной — до того подействовал я на них своей спешкой. — Саша вынул из кармана брюк платок, вытер жаркое от волнения лицо и опять шагнул с обочины на дорогу, продолжая свой рассказ: — В конторе были только Гриша да наш постоянный счетовод Варвара Флегонтовна, пухлая седая женщина, которая о своем трудовом стаже говорила с усмешкой: «Девять председателей пересидела, а разу не была в отпуске». К Грише недавно приехала жена с ребенком, и теперь на нем под пиджаком была не гимнастерка защитного цвета, а новая, ярко вышитая на груди рубашка-гуцулка с зелеными и пушистыми, как шишки хмеля, шариками на завязках воротника. Он только что разговаривал с кем-то по телефону и еще не отнял руки с трубки на рогульке аппарата.