Когда Лика, оживленная и раскрасневшаяся, возвращалась домой, набегавшись по всему городу и обойдя множество магазинов, ее обыкновенно ожидал уже Шадуровский, приходивший к ним ежедневно после службы: он занимал довольно большое место в одном из министерств. Шли бесконечные разговоры, строили планы будущей совместной жизни, мечтали и порой жестоко спорили. Иногда бывали, но редко, сладкие минуты наедине. Приходилось бывать вдвоем у бесконечной родни жениха и невесты. Но и Лика и Петр Николаевич были счастливы, делали множество глупостей, нервничали и всецело находились в любовном угаре.
И вдруг все переменилось.
Как-то раз Шадуровский пришел позже обыкновенного. Войдя в гостиную, он не нашел там всегда ожидавшей его Лики: она изучила его манеру и угадывала его звонок.
В гостиной, как и во всей квартире, пахло валерьяной, эфиром и еще какими-то каплями. А на диванчике сидел старик Железнов, совершенно удрученный, постаревший и совершенно потерявший свой обычный вид сановного придворного лица.
Петр Николаевич испугался.
— У нас несчастье… Ах, какое несчастье! — пробормотал Железнов. — Соберите все ваше мужество… Это ужасно!
Он слегка всхлипнул.
— Что случилось, Степан Иванович?.. Лика…
— Еще есть надежда. Час тому назад у нас был профессор Моравский. Он находит сильный нервный припадок. Дал кое-какие средства, но, как сам говорить, стал в тупик. Он предсказывает выздоровление, но после долгих забот и ухода; в лучшем случае, болезнь продолжится около шести месяцев. Он обещался вернуться через час с другим доктором.
— Да что такое случилось? Говорите же!
— Лика… Лика… Нет, это так тяжело, это так страшно! Лика… сошла с ума.
— Что вы говорите? Может ли это быть? Когда? Как это случилось?
— Ах, это все ваши эти модные проклятые сеансы! Давеча Лика мне рассказывала про сеанс у Варенгаузен. Да, кажется, и вы там были и видели заезжего медиума и… принимали участие в этих… глупостях!
Он сделал паузу, чтобы перевести дыхание.
— Ну вот, сегодня за обедом, когда выяснилось, что вас нет, ей пришла дикая фантазия спросить через блюдечко о причине вашего запоздания. Лика была очень оживлена, смеялась… Мы не придали этому особого значения. Ну вот… что было, не знаю. Но жена прибежала в ужасе ко мне, говорит, что Лике дурно, что она в обмороке, каком-то странном обмороке, вытянулась, одеревенела. Ну… Я сейчас телефонировал… потому что ее не могли привести в чувство, к профессору Моравскому. Счастье еще, что он был дома! Мне удалось установить, что Лика, сидя за блюдечком, вдруг как сноп упала на землю. Но самое страшное наступило потом. После получасового обморока, Лика заговорила каким-то не своим голосом. Такие странные вещи говорила она! Говорит без передышки, говорит и сейчас. Моравский нашел острое помешательство на религиозной почве. С чего бы это?
— Отчего за мной сейчас же не послали? — укоризненно покачал головой Шадуровский. — Я ведь не чужой. Знаете ли, присутствие любимого человека…
— Ах, батенька мой, не до того! Да она все равно вас не узнала бы, она ничего и никого не видит. Ах, какой ужас!
Он приложил платок к глазам и тяжело вздохнул.
— И потом, ее видимые мучения страшно действуют на мать; она все время с ней, плачет и сама близка к помешательству. Пойдите сами туда… Ах, бедная моя девочка!
В комнате Лики еще пахло Валерьяном и лекарствами. Плотный абажур у качалки скрадывал яркий свет электрической лампочки: резкий освещенный круг лежал на столе, где среди разбросанных в беспорядке мелочей дамского туалета, раздушенных записочек и валявшихся гребенок стояли пузырьки с разноцветными рецептами; остальная комната находилась погруженной в полумрак. В углу у иконы чуть теплилась лампадка и мерцающий луч ее слабо освещал широкую кропать, на которой под шелковым одеялом лежала Лика. Волосы девушки были распущены, лицо мертвенно бледно, но выражение его не носило печати страданий или спокойствия: оно все светилось радостным восторгом, и счастливая улыбка играла на бледных губах. Но тело Лики было недвижимо, руки и ноги вытянуты. И если бы не странное выражение лица и быстрая речь, можно было бы принять девушку за труп.
Речь ее лилась плавно и свободно, казалось, будто слова были давно заучены и давно известны.
Петр Николаевич бросился было к Лике, но мать замахала на него руками. Он понял и остановился у дверей.