— …Зачем приносить меня в жертву твоему знанию? — размеренно говорила Лика. — Душистый фимиам, золотой пламень горит в ногах моего ложа, дым его синеватой струей подымается к небу… О, я вижу! Я вижу!
Голос ее стал протяжным и перешел почти в пение.
— Ладья, дивная ладья великой Изиды! Она плывет среди безбрежного неба, прекрасная и светлая, легкая и воздушная. Богиня управляет рулем; вот, вижу, пурпурный парус наклонился над нею и полощется среди облаков… Кто это, великий и светлый, стоит впереди? Не ты ли это, мой гений, мой возлюбленный? Ты делаешь мне знак, ты зовешь меня… Я иду!
Она, как бы прислушиваясь, понизила голос почти до шепота, словно повторяя чужие слова.
— О, моя возлюбленная, моя единственная, моя прекрасная Лемурия! Приди ко мне, в мою ладью, дорогая, под сень моих золотых парусов! Мы поплывем с тобою по очарованному морю, среди кипящих волн, к далекому берегу чудной страны. Там к небу вздымаются высокие пальмы, там рдеют плоды в зелени ветвей и гнездятся среди листвы голубые веселые птицы, и все поет торжествующую песню, гимн нашей победной любви… О, приди, моя избранная, моя далекая, нас зачаруют сияющие огни… Приди в мою ладью, приди скорей!
Она подняла голову с подушки и снова заговорила громко и нараспев.
— Не я ли дочь богов и сестра гениев? С сияющих лучей моей звезды я вижу их длинную вереницу, потоком спускающуюся и подымающуюся среди вечных миров, от зенита и до надира гармония и свет! Знание и любовь царят в моем сердце, и, как сверкающая звезда, горит во мне божественное воспоминание… О, нет, никто не может сорвать с меня моей бессмертной короны! Мрачные призраки, туманная даль, века без числа — вы жаждете поглотить меня? Но вы ничто предо мною! Вы проходите, я остаюсь, вы падаете, я неподвижна… Я — вечное желание, я — вечная память, я — бессмертная душа!
Дверь тихо скрипнула и в комнату тихо вошел Моравский, ведя за собой новое лицо. Вновь вошедший был человек средних лет с темным цветом лица и черными глазами с металлическим блеском, — одним словом, это был доктор Фадлан.
Лика замолкла. Потом вдруг вскрикнула во весь голос:
— Я не хочу, я не хочу!.. Идет бур я, я боюсь грозы!
Она замолкла, вытянулась и впала в полную летаргию.
Фадлан подошел к самой кровати, пристально посмотрел на нее и затем, повернувшись к старой Железновой, сказал:
— Дайте мне что-нибудь, какую-нибудь камфорку с разожженными углями.
И, пока исполняли его приказание, он сказал Моравскому:
— Это не новое вселение. Вы помните, профессор, нашу общую работу? Я не удивлюсь, если мы здесь встретим нечто знакомое.
Шадуровский выступил вперед.
— Что вы хотите делать с моей невестой, господин доктор? — спросил он надменным тоном.
Даже и при условиях настоящей минуты он не мог отрешиться от всегдашней своей привычки говорить свысока с незнакомыми ему людьми.
— Вас это интересует? — слегка усмехнулся Фадлан.
— Это моя невеста, и я, кажется, имею право? Могу ли я с ней поговорить?
— Попробуйте, — сказал Фадлан.
Шадуровский приблизился к спящей. Но не успел он прикоснуться к ее руке, как Лика страшно вскрикнула.
— О… О, мне больно! Он меня убивает!
— Вы видите? — сказал Фадлан совершенно расстроенному Шадуровскому. — Оставьте ее, не волнуйтесь и с доверием отдайте ее в мои руки.
Он взял поданную ему камфорку с углями, поставил ее в ногах кровати и, вынув из бокового кармана небольшой пакетик, высыпал содержимое на уголь. Клубы пахучего и душистого смолистого дыма наполнили всю комнату. Тогда Фадлан громким голосом сказал, высоко подняв руки над головой:
— Великий дух, ты, господствующий над душой природы, ты, великий ее творец, я призываю тебя на помощь и защиту!
Облака дыма собрались над спящей и стали крутиться около нее; образовался как бы дымный вихрь, в котором то светлели, то потухали какие-то огни, точно порой блистали легкие молнии.
— Кто ты такой? Кто здесь? — резко спросил Фадлан.
Блестящая искорка появилась на мгновение в дымном столбу и погасла.
Фадлан молчал.
Облако душистого дыма стало еще плотней и совершенно опустилось над Ликой. В комнате сделалось совершенно темно.
Вдруг где-то наверху прозвучал аккорд, точно порыв ветра, коснулся арфы. И в ту же минуту Лика, как пружина, выпрямилась на постели и села, далеко отшвырнув подушки. Светящаяся тень в высокой тиаре, в широких жреческих одеждах склонилась над нею. Лицо видения нестерпимо блистало, слепило очи и нельзя было разобрать его черт.
Оно тихо приблизило свои губы к губам Лики и запечатлело долгий поцелуй, во время которого обе фигуры светились одним и тем же вибрирующим светом… Потом все побледнело, фигура исчезла и с ней рассеялись и облака душистого дыма. Комната приняла свой обычный вид.