Фадлан низко поклонился по направлению к спящей, как бы провожая исчезнувшее видение. Шадуровский дрожал с головы до ног, пораженный и уничтоженный тем, что видел. Старики Железновы глядели на Фадлана с трепетной надеждой, полные радостного предчувствия. А профессор нахмурился и спрашивал самого себя: в какие неведомые тайны заведет его возобновленное знакомство с бывшим учеником?
И вдруг Лика тяжело вздохнула и проговорила совсем новым, тихим и спокойным голосом:
— Я свободна, я прощена! Спрашивай меня о чем хочешь, великий и сильный! Спрашивай, пока есть время. Ибо еще раз увижусь с тобой, но мне не дано будет…
Она замолчала, прервав свою фразу на полуслове и как бы выжидал вопроса.
— Твое имя? — спросил Фадлан.
— Ты его знаешь, ты не ошибаешься.
— Лемурия?
— Да.
— Что можешь ты сказать про себя?
— Я была жрицей великой Изиды. Мне было дано знать многое и хранить великие тайны. Божественный Горус любил меня… Я вижу себя под старым дубом, приветливо раскинувшим надо мною широкие ветви. Слева и справа меж мшистых камней густой заросли жимолости и вереска рдеют алые мальвы, пестреет дикая петунья, журчит ручей и шепчет дубрава над его хрустальными струями. А свет солнечных лучей сияющим ореолом венчает мою голову, весь уйдя в золото пышных волос, и вся лазурь далекого неба — в лазури моих больших глаз. Там свершилась наша любовь и там вынули из моего тела мою бессмертную душу… Священный огонь потух, тому виной была я! О, наказание было справедливо, но как выразить всю его тягость? Многие века скиталась я по свету, прикованная к мрачной сфере земли, омрачая злобой свое тягостное существование. Усилием воли я вселилась в тело воскрешенной тобой девушки, едва не совершив нового тягчайшего преступления. Но вторая смерть искупила грех и, просветленная и сознательная, предвкушая чудное освобождение, я вновь вселилась в девушку не с тем, чтобы погубить ее, но с тем, чтобы призвать тебя! Мне дано было знать, что ты придешь, великий освободитель, а с тобой придет и он, божественный Горус… Теперь я свободна… О, как я счастлива, какое блаженство, какой свет меня ожидает!
— Почему же, Лемурия, ты была такой злобной, когда мы встретились с тобой в первый раз?
— Я не была еще просветлена, прощение коснулось меня только после второй смерти. Страдания искупили мою вину. А перед тем я была отдана страшному духу, которого ты знаешь, духу, что живет в прекрасной земной оболочке…
— Джординеско?
— Ты сказал. Тебе предстоит вступить с ней в борьбу; поспеши готовить оружие, борьба будет тяжела!
Фадлан нахмурился.
— Скажи мне, Лемурия, кто же из нас победит? — спросил он.
Но Лика молчала.
— Ты молчишь? Тебе не позволено открыть это? Пусть будет так…
— Поспеши, время близко! Поспеши, нужно спасти две души. Поспеши, нужно спасти семью. Поспеши, нужно спасти жизнь. Теперь отпусти меня, я должна идти. Не беспокойся, этому телу не причинено никакого вреда!
Фадлан подошел к девушке и, положив ей руку на голову, властно и спокойно сказал:
— Проснись!
Лика изумленно открыла свои большие глаза.
— Что со мной?.. Мама!
Железнова бросилась к дочери, безумно целуя ее, плача и смеясь и все еще не веря в ее полное выздоровление.
А Фадлан, круто повернувшись, сказал Петру Николаевичу, так и застывшему в позе полного недоумения:
— Вот вам ваша невеста. Не правда ли, вы могли отнестись ко мне с доверием?
Он незаметно ускользнул из комнаты, пользуясь тем, что всеобщее внимание поглощено вернувшейся к обыденной жизни Ликой.
Когда Фадлан спустился вниз и надевал в швейцарской свою шубу, его догнал Моравский.
— Ну знаете, дорогой доктор, я уже не смею назвать вас даже и коллегой! Какие мы коллеги? Вы учитель, а я ученик приготовительного класса. Вы прямо чудотворец!
— Чудес нет, дорогой профессор. Есть только знание.
Они вышли из подъезда и сели в карету Моравского.
— Может быть, мы поедем ко мне? — сказал профессор. — У меня сегодня свободный вечер и я был бы рад видеть вас у себя, дорогой мой друг.
И, не дожидаясь ответа Фадлана, он опустил раму и, высунувшись в окно, крикнул кучеру:
— На Сергиевскую, домой!
Потом он уселся поудобнее и проговорил:
— Вот вы говорите знание, знание. Но мое знание, если только оно есть, совершенно ничтожно и, по-видимому, не представляет никакой ценности в сравнении с вашим.