— И тех, кого избрал ты, превеликий и таинственный Шеваиот, тем ниспошли ты свою могущественную силу! И дай им крепость, и мощь, и знание, утверди сердце их к деланию зла во славу твою. Пошли им крылья полуночного ветра и быстроту твоих молний, чтобы скоры были руки их к крови, и к смерти, и к уничтожению благих. Да сопутствует им преступление, и порок и ложь да сгладят пути их и выровняют горы! Да облекутся они в гнев и ярость и сокрушат в веселии сердца всех слуг добра, ничтожных пред тобою! И в море крови, горя и слез явится нам дивное и священное лицо твое, Шеваиот, в пламенном огне, курении дыма и воплях истязуемых услышат верные твой сладостный голос и вечным светом загорится в мрачной короне твоей лучезарный дивно-сияющий Шин.
— О, Шеваиот, единый, вечный, живой источник зла, перед ужасом имени которого трепещут нечестивые служители блага! Порази врагов своих безумием и болезнями и ужасом сердечным, смертельной тоской, унынием духа и тяжкими бедами. И да грядет пред тобою славный апостол Иуда, гордый Искариот, пред чьим святым именем благоговейно преклоняются твои верные служители.
— О, Шеваиот, единый вечный, живой источник зла! Ради пресвятого Иуды, принесшего жизнь свою на твой священный алтарь, его крепким предстательством, помилуй, услышь и помоги твоей смиренной рабе! И да будет с нею твоя победительная и крепкая десница и да почиет на ней твой всесокрушающий великий дух!
Она еще раз преклонилась до земли. Потом встала с колен, выпрямилась и замерла в трепетном восторге.
— Ленту… Ленту! — вдруг вскрикнула Аврора.
Она схватила лоскуток с черного алтаря и с дикой радостью бросила его в пылавшую жаровню. Яркое пламя поднялось оттуда и на мгновенье осветило зеркало. Аврора вне себя проговорила исступленным голосом:
— Тебе, Молох, это чистое счастье! Тебе, Молох, этот знак священного опьянения и радости сладостных мечтаний! Пожри, о Молох, твою жертву!
Старуха удалилась из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.
— Я чувствую существо, входящее в меня… Я чувствую!.. Я чувствую! О, какая сладость… какой восторг!
Полными руками стала бросать Аврора куренья на раскаленные уголья. Потом заломила свои руки, конвульсивная дрожь потрясла все ее тело.
— Не мучь твою рабу, о, великий!.. Но благоволи принять ароматы, которые так покорно она пред тобой сжигает!
Прекрасное тело поверглось навзничь на землю, судорога свела классические члены. Нечто вроде опьянения овладело Авророй и она увидела сквозь дым и свет, как в зеркале постепенно появилось и просветлело изображение.
Комната…
За столом сидит молодая Варенгаузен, печально глядя на своего мужа. Он ходит большими шагами взад и вперед, как будто чем-то озабоченный, как будто чем-то взволнованный.
— Да! Вот он, — пробормотала Аврора, пьянея от страсти. — Это он! Это счастье, уничтожь его… отдай этого человека твоей рабе, Шеваиот!
…Варенгаузен остановился и взял свою шляпу. Надя подымается, удерживает его.
— Молох, — воззвала Аврора. — Молох! Это полнота добра: но позволяй жить этому опьянению!
…Варенгаузен спорит с женой, минуту колеблется и, вырвавшись из ее рук, уходит прочь. Надя в слезах и отчаянии опускает голову на стол…
Аврора испустила радостный крик и бросилась к зеркалу, но видение исчезло. Она возобновила свои заклинания, бросая пригоршнями куренья.
— Тебе, Шеваиот!.. Породи зло! Породи зло!
Но зеркало было мертво.
Аврора покорилась. Она затушила пылавшие угли и, набросив на себя капот, позвонила.
— Прибери все это, — сказала она вошедшей старухе, сбрасывая с себя золотые браслеты и берилловый убор. — Я пойду переоденусь.
Она вышла из комнаты.
Старуха с тщанием начала прибирать все принадлежности ритуала. Она унесла жаровню, задернула занавесь у черного зеркала, прибрала и спрятала браслеты, кольцо и убор, потом открыла форточку и подбросила дров в камин. Через какой-нибудь час в комнате не осталось даже и отдаленного запаха курения и будуар принял свой обычный вид.
Аврора вошла, одетая просто и не без кокетства в темный суконный костюм.
— Сейчас придут. Ты, ни о чем не спрашивая, оставишь нас вдвоем… Понимаешь? — сказала она старухе, заканчивавшей уборку комнаты.
Голос ее был звонок, движения изящны и женственны и голубые глаза спокойны и жестоки, как всегда.
— Понимаю, княгиня.
— Когда мы будем здесь, что бы ты ни слышала, берегись входить сюда… Ступай!