Профессор вскочил с места, как ужаленный.
— Наконец-то! — вскричал он. — Вот наконец вы проговорились! Вы обладаете высшей силой. Ну вот, я не прошу у вас иного. Я внутренне убежден, я убежден до глубины души, что эта женщина его околдовала. Вы можете ее обезвредить. Сделайте это!
— Но я не могу, — возразил Фадлан. — Вы мне приписываете могущество…
— Которым вы владеете, я в этом уверен. Вы много раз говорили мне о могуществе человеческой воли, о могуществе человеческого желания… Ну вот, пожелайте же!
Фадлан молчал, как бы застыв в позе глубокого раздумья.
Профессор подошел к нему вплотную.
— Не вы ли говорили мне когда-то, что священная наука Востока заключается в особой философии, высшим проявлением которой является братство между людьми? Фадлан, есть два человеческих существа, которых нужно спасти, которых преследует зло!
Он взял доктора за руки и сказал со всей силой нежности, на какую был способен:
— Фадлан, если вы обладаете такой силой, неужели вы откажете в просьбе вашего старого учителя?
Фадлан поднял голову.
— Хорошо, — ответил он с усилием, — я попробую… Для вас…
— Наконец-то!
— Но не следует думать, что я могу идти с завязанными глазами в страшном потустороннем мире. Мне нужно видеть молодую женщину. Приведите ее ко мне.
Профессор не счел возможным скрывать далее имя и потому сказал:
— Вы ее знаете, вы ее видели вместе со мной на балу у Репиных. Припомните розу, о которую вы укололись, оживленные танцы, даму в черном платье… разумеется, вы ее знаете!
— Я? — удивленно возразил Фадлан. — Как ее зовут?
— Баронесса Варенгаузен.
Услышав это имя, Фадлан склонился, словно сраженный тяжелым и неожиданным ударом. Потом, после долгого молчания, он прошелся по комнате взад и вперед, остановился и проговорил хриплым голосом:
— Она?.. Нет, нет!.. И не думайте, я не могу… Нет, я не могу!
Он страшно волновался и весь дрожал.
— Но почему же?
— Если бы вы знали! — продолжал Фадлан с рыданием в голосе.
— В чем дело, наконец?
— Но поймите, ведь я ее любил… там… Я ее любил! И вы хотите, чтобы я?.. Ах, нет, это выше моих сил!
Он упал в изнеможении в кресло. Моравский, в порыве жалости и сострадания, обнял его и тихо стал гладить его низко опущенную на грудь голову:
— Да, — проговорил он тихим голосом, — да, я понимаю!.. Возвратить ее мужу? Я понимаю… это очень тяжело, и я вам сочувствую. Но, мысленно подымаясь к величию добровольной жертвы, жертвы любви, — вы ее спасете, Фадлан! Вы ее спасете за то, что вы ее любили.
— Но это ужасно, этот выбор! Мой долг и мое чувство! И вы хотите…
Профессор поднялся и холодно сказал:
— Значит, вы ее не любили и у вас, как и у большинства людей, любовь — это только пустой звук.
— Я?.. Не любил?
— Тогда спасите ее.
— Если бы вы знали, как разрывается мое сердце!
Воцарилось молчание.
— Фадлан, — сказал наконец профессор, — послушайте меня, Фадлан! Разве не должен доктор, позванный к смертельно больному, хотя бы это был его страшнейший враг, испробовать все средства для того, чтобы его спасти? Фадлан, или твое учение менее чисто, чем наше?
Фадлан содрогнулся и ответил:
— Хорошо, пусть она придет… пусть!
Профессор обнял Фадлана и крепко его поцеловал.
— Друг мой, я знал, что вы не откажете мне, вашему старому другу, обратившемуся к вам за помощью. Никто и никогда не узнает, какую громадную жертву принесли вы сегодня в своем собственном сердце. Но та великая сила, которой вы служите, видит ее. Она видит и то уважение, с каким я к вам отношусь: Фадлан, друг мой, вы победили самого себя!
— Ах, профессор, я уже забыл ее, я был так счастлив! Но вы снова разбудили старое. Что ж, я отправлю туда, откуда вызвал, сладкий обман, дивный мираж, которым жил!
— Что вы говорите, мой друг? Я вас не понимаю.
— Какое вам дело, профессор? Я исполню вашу просьбу: приведите завтра баронессу.
Профессор исполнил свою задачу. Он взял свой цилиндр, надел перчатку и встал с кресла:
— Мы будем у вас завтра, должно быть, часа в четыре. Пока до свидания. Еще раз от души, сердечно благодарю вас, Фадлан!
Он, крепко пожав руку Фадлана, вышел из кабинета.
Фадлан остался один.
Долго сидел он, опустив голову на руки, недвижимый и бледный. Крупные слезы катились из его глаз, но он не замечал их в страданиях тяжелой борьбы с самим собой. Старая любовь воскресла с новой силой. И все его знания, вся его сила, могущество воли и власть над физическим своим существом остались где-то далеко. Одна воскресшая любовь победно царила в разбитом сердце: он весь был поглощен ей, ни на минуту не забывая, что должен подавить ее в себе до конца своих дней. Мысли вихрем крутились в голове, и ни одна не выливалась в ясное и сознательное представление, и кругом была темнота, беспросветная темнота…