Воцарилось молчание; Моравский первым прервал его, желая дать другое направление разговору:
— Вы думаете здесь заняться практикой?
— Как вам сказать? Не рассчитываю. Я достаточно богат, чтобы не думать о доходах. Я буду изучать дальше. И потом… изучение даст мне забвение.
Моравский задумался. Затем вдруг неожиданно и резко спросил:
— Вы все еще продолжаете работать в прежнем направлении?
Фадлан пристально посмотрел на профессора и спросил в свою очередь:
— В каком?
— Вы прекрасно знаете… Я говорю о том времени, когда был свидетелем некоторых ваших опытов в сфере, как вы говорили, потусторонней науки.
— Нужно все изучать…
— И что же? Вы добились результата?
— Да… я почти восстановил забытое.
Любопытство Моравского было тягостным для Фадлана и вынудило его снова переменить тему разговора.
— Как случилось, дорогой профессор, — сказал он, — что вы как раз говорили обо мне, когда мы с милой хозяйкой подошли к вашему кружку? Разве кто-нибудь меня тут знает?
— Вы это сейчас увидите: вот идут те, с которыми я о вас говорил.
Действительно, в салоне появилось несколько человек из давешнего кружка Моравского. Один из вновь пришедших, высокий и плотный блондин, обратился к профессору:
— Вот где вы… А мы ищем вас повсюду; после вашего исчезновения, у нас загорелся жаркий спор, все на ту же тему!
— Господа, вы знакомы? Доктор Ибн Фадлан, о котором я вам говорил. Господин Иванов… Доктор Петерс… Александр Иванович Мартынов… Пилипенко…
Молодые люди раскланялись. Блондин проговорил:
— Мы говорили с профессором о магии.
Фадлан улыбнулся и сказал не без сарказма:
— Дорогой профессор, неужели вы теряете свое время, драгоценное время, для таких пустяков?
Моравский изумился.
— Но ведь вы сами говорили мне прежде, что за этим словом скрывается действительно громадное и могущественное знание?
— Это — загадка, — возразил Фадлан. — Я говорил, это правда; но в молодости, знаете ли, иной раз увлекаешься…
— Дорогой коллега, вы сжигаете ваши корабли. Опыты, которые вы мне показывали…
— Ах, так это-то вы и называете магией?
— Она существует, — резко сказал профессор. — По крайней мере, в восточной науке.
— Позвольте, позвольте, дорогой профессор! Разве есть восточная или западная наука? Наука — это знание, а в знании — истина; но на Востоке ли, или на Западе — истина везде одна.
— Но я ничего не понимаю, — сказал блондин. — Ведь только в Индии факиры производят свои удивительные чудеса, остаются целыми месяцами в могиле и выходят оттуда живыми, выращивают в несколько часов целое растение из семечка… Как это объяснить?
— Бог мой! Вы имеете не меньше феноменов и в вашей Европе, только проходите мимо, не признавая их. Хотя бы, например, вера в привидения, столь распространенная в вашем обществе, ведь вам кажется только глупостью?
В разговор вмешалась молодая Тата Репина, незаметно вошедшая в салон. Все были так заняты интересной беседой, что совершенно не обратили внимания на то, что маленький салон наполнился блестящим обществом. Котильон окончился и теперь, кажется, не было уголка во всем огромном доме, не занятого оживленной и весело болтающей молодежью.
— Все это страшно интересно, профессор, — сказала Тата. — Ужасно жаль, что нам не позволено заниматься такими опытами; наш пансионский батюшка говорил, что это грех, и строго запретил вертеть столики, — так было досадно!
— Почему грех? — возразил Моравский. — Вы, должно быть, не знаете, графиня, или, вернее, ваш пансионский батюшка не знает и смешивает магию божественную с магией черной, с волшебством.
— Значит, есть две магии? — снова спросил блондин. — Чем они различаются?
— В средствах — ни в чем. В конечном выводе — во всем. Они обе прибегают к одинаковым средствам, но одна стремится к добру, а другая к злу…
— Так неужели же теперь, в наши дни, есть люди, занимающиеся черной магией?
— Думаю, что да. Только они ходят не в длинных мантиях и не называются больше волшебниками. Впрочем, в этом вопросе мой коллега более сведущ, чем я. Что вы скажете по этому поводу, доктор?
— Черная магия, — определенно сказал Фадлан, — существует во все времена и повсюду.
— Как, и здесь, в Петербурге? Сейчас?
— Не сомневаюсь.
— Не может быть! Это невозможно!
— Однако… Хотя бы, например, вампиризм…
— Как! Вы полагаете, что существуют вампиры? В Петербурге?
— Может быть, даже здесь, в этом доме.
— Это уж чересчур! — вскричало несколько голосов.
Но Фадлан говорил так серьезно, что все сейчас же замолчали, увидя, что он собирается говорить.
— В этом нет ничего странного, — начал Фадлан. — Множество людей самого разнообразного возраста и положения производят на других ужасное действие, которое похоже на любовь, но на самом деле есть далеко не любовь. Это, напротив, чудовищная страсть, от которой объекты ее тщетно стараются скрыться. Эти несчастные создания притягиваются вампиром, так сказать, вампиризуются; вампир пламенеет любовью и, не обладая тем, кого любит — ищет его и притягивает к себе, — уничтожая тех, кто, к несчастью, владеет предметом его любви. Вампир эгоистичен, вечно неудовлетворен и вечно ищет себе новых жертв… Но помните твердо, что вампир продолжает свою жизнь за счет вашей. Будьте осторожны, тем более, что никто не верит в существование вампиризма. Будьте осторожны, потому что он, и только он, порождает холод, безразличие, вражду, наконец, ненависть между двумя существами, до той поры дорогими друг для друга.
— Но ведь это ужасно! Если то, что вы рассказываете, существует в действительности…
— Оно существует, — возвысил голос Фадлан.
И он прибавил:
— В общем, вампир — это такое существо, которое разрушает чужую жизнь, чтобы продолжать свою. Его жертва для своего спасения должна его убить. Таков закон.
Наступило общее молчание. Его прервал Моравский:
— Но каким же образом можно узнать подобное существо, если встретиться с ним в жизни?
Фадлан не успел ответить, потому что в салон вошло новое лицо, завладевшее сразу общим вниманием.
Эта была молодая женщина приблизительно 26–27 лет, эффектная золотистая блондинка с рыжеватым оттенком пышных волос. Бледное матовое лицо с идеально правильными чертами оживлялось едва заметным румянцем; ее большие светло-голубые глаза имели жестокое и холодное выражение, слегка смягченное длинными ресницами; ее движения, медленные и ленивые, напоминали грацию молодой тигрицы. Высокого роста, дивно сложенная, что подчеркивалось роскошным и со вкусом сшитым туалетом, она производила впечатление львицы, привыкшей к постоянным победам.
— Как их узнать? — повторил Фадлан. — Только так: те, кто их не убивают, — умирают.
Тата, заметив, что все с изумлением смотрят на незнакомую красавицу, догадалась, кто эта незнакомка, и, исполняя обязанности хозяйки дома, направилась к ней, преодолев легкое чувство смущения и прошептав:
— Княгиня Джординеско?
Княгиня, ибо это действительно была она, смело взяла девушку за обе руки и, поцеловав ее, сказала небрежным и покровительственным тоном:
— Ma belle[6], вы прелестны! Рассказы вашей кузины так же похожи на действительность, как тень от луны походит на солнце. Я вас сразу узнала… Может быть, вы проведете меня к вашей бабушке?
И, сразу подчинив себе молодую девушку, она вышла вместе с нею из салона.
Фадлан с удивлением проводил глазами новую гостью, все время со вниманием вслушиваясь в тембр ее низкого голоса и как бы ловя ее русскую речь, слегка грассирующую и с неправильным произношением. Взгляд его черных глаз вспыхнул и потух только тогда, когда княгиня удалилась. Он сжал руку Моравского, наклонился к его уху и сказал так, чтобы не слышали другие:
— Профессор, вы обратили внимание на эту даму? Она очень красива. Но эта женщина…